Утренний Ветер медленно обвел глазами группу дефов, неподвижно стоявших вокруг него. Заходившее солнце удлинило их тени, и они вытянулись по красноватой траве.

– Иней, – сказал он, – рассказывай.

Один из кирдов выступил вперед:

– Корабль все еще на месте, его охраняют.

– На что он похож? – спросил Утренний Ветер.

– Он огромный.

– Что значит огромный?

– Ну, может быть, в тридцать или тридцать пять моих ростов.

– Ты не пробовал подойти поближе?

– Пробовал, но стражники не отходят от него.

– Сколько их?

– Пять, – сказал Иней.

– Может быть, стоит попытаться напасть на них? – спросил Звезда.

– Для чего? – спросил Утренний Ветер. – Даже если бы нам удалось справиться со стражниками, что бы мы делали с этим кораблем?

– Ты прав, – кивнул Звезда.

– Ведь не корабль же нас интересует, а те, кто прилетел в нем. Они должны быть в городе.

– Ты прав, – кивнул Звезда.

– Да, наверное, они в городе.

– Если бы мы только знали, где они…

– Может быть, они на круглом стенде?

– Может быть…

– Кому-то бы надо попытаться разведать, где они. Тогда мы могли бы…

– Это правильно, – кивнул Утренний Ветер. – Я бы хотел пойти.

– Нет, – сказал Иней. – Мы не можем остаться без предводителя, мы не можем рисковать тобой. Пойду я. Я умею идти, не привлекая к себе внимания.

– Давайте подумаем, как лучше разведать, где пришельцы, – сказал Утренний Ветер, – а потом снова соберемся и решим, кому и как идти в город. Кто сегодня охраняет лагерь?

– Я, – сказал Рассвет.

– Хорошо, будь внимателен.

Утренний Ветер осторожно переступил через разрушенную стену, обогнул зияющий чернотой провал и остановился. Это был его уголок, здесь, в развалинах, он любил думать. Каждый камешек на земле, каждый выступ на сохранившихся стенах был знаком ему…

…Никто не помнил, как появился первый деф и кто придумал это слово. Должно быть, это был обыкновенный кирд, у которого в один прекрасный день случайно замкнулись какие-то проводники в мозгу, внося перебои в стройный логический процесс мышления. И он ушел из города. С тех пор уходили многие, еще больше впадали в вечное небытие от оружия стражников.

Дефекты одних были таковы, что они тут же гибли, не в силах ориентироваться в сложном мире. Дефекты же других лишь нарушали автоматизм мышления. Случайные мутации электронных сбоев привели к тому, что на планете образовалось целое сообщество дефов. Постепенно их опыт рос, и они научились спасать большинство из тех, чей мозг давал перебои и кому удавалось уйти из города. Долгие годы иногда требовались на то, чтобы поврежденный мозг какого-нибудь беглеца снова начинал нормально работать, только уже не в холодном безупречном режиме машинной логики, а в усложненном ритме чувств и эмоций. Других же обучить так и не удавалось, но дефы не уничтожали их. Мысль, пусть даже больная и искаженная, была для них священна. Лишь бы это была своя мысль, мысль индивидуальная, мысль, рожденная самим кирдом, а не вложенная в него приказом сверху.

Утренний Ветер вдруг вспомнил бедного Выбора, который столько сделал для них. Как ему тогда хотелось, чтобы он вернулся к полноценному бытию, чтобы он заговорил, стал товарищем, чтобы рассказал о себе, о том, как в ту ночь поднял оружие не против ненавистных дефов, а против товарищей. Он бы, кажется, все отдал за это, но этому не дано было случиться…

Как они нуждались в то время в энергии! Почти у всех аккумуляторы были наполовину разряжены, они двигались уже с трудом. И даже думать становилось трудно: мысли брели неохотно и порой путались.

Утренний Ветер понял, что они гибнут. Обездвиженные, отяжелевшие, отупевшие, они быстро станут добычей стражников, которые постоянно рыщут в окрестностях города в поисках дефов.

Они погибнут, и исчезнут искорки живого разума, исчезнет неведомая кирдам нелогичность, которая позволяла дефам помогать друг другу, любить друг друга.

Утренний Ветер знал, что это не так, но все равно ему казалось, что с их гибелью исчезнут и длинные тени, что так забавно ложились на закате на красноватую траву, исчезнет тонкое и испуганное подвывание ветра на рассвете, исчезнет иней, что покрывал за ночь камни и жесткую траву белым тончайшим покрывалом, исчезнет даже само светило, что посылало им оранжевый теплый свет. Исчезнет все, останется лишь мир бесстрастных кирдов, которым безразлично все.

Кто-то предложил тогда:

– Давайте соберем те аккумуляторы, в которых еще осталась сила, и отдадим их самым лучшим и сильным, чтобы они…

Объяснять не нужно было. Все знали, что нужно любой ценой добыть свежие аккумуляторы. И все знали, что склады охраняются.

– Вы понимаете, друзья, – сказал тогда он, – что, отдав свои аккумуляторы, мы теряем память?

– Почему? – спросил кто-то из новых дефов. – Мы же меняли аккумуляторы, когда были обычными кирдами, и никогда ничего не забывали.

– Мы все устроены так, что память, лишенная питания, хранится совсем недолго. Этого времени вполне достаточно, чтобы сменить аккумулятор, но не намного больше. Потом память стирается.

– Что значит потерять память? – спросил Малыш, один из тех дефов, кого так и не удалось полностью восстановить. Он был добр и терпелив, но с трудом понимал простейшие вещи.

– Это значит, что, когда ты очнешься после перемены аккумуляторов, ты ничего не будешь помнить. Ты услышишь имя Малыш и не спросишь, кто тебя зовет, потому что ты не будешь знать, кто это.

– Малыш – это я, – гордо сказал Малыш. – Я это знаю.

– А тогда ты не будешь знать, кто это.

– Я хочу быть Малышом. Это мое имя, я люблю его. Утренний Ветер почувствовал, как проплыла по его проводникам тяжкая печаль. Он понимал бедного Малыша. Дефы не просто любили свои имена. Имена были для них священны. Выбранное самим имя вместо данного тебе невесть кем номера было знаком освобождения, утверждения своей воли, символом принадлежности к племени свободных дефов. Как, как объяснить Малышу, что лучше потерять память, чем жизнь. «А может быть, это и не так? – вдруг подумал он. – Может быть, жизнь без памяти – это не жизнь и незачем цепляться за нее?»

Все молчали в тягостном раздумье. И тогда Рассвет вдруг сказал:

– Пусть каждый из нас, кто останется здесь, подумает, что у него в памяти самое дорогое. И расскажет одному из нас, кого мы оставим здесь с хорошим и сильным аккумулятором. Он запомнит. И когда бойцы принесут новые аккумуляторы и бедный Малыш пробудится от небытия, ему скажут: «Ты – Малыш, ты любишь смотреть на желтые облака, что по вечерам так быстро скользят по небу, ты любишь Инея, который так терпеливо учил тебя думать, когда ты приполз к нам после боя со стражниками, тебе было грустно, когда Теплый – вы помните ведь Теплого? – погибал на наших глазах и мы ничего не могли сделать».

– Я все помню, – прошептал Малыш. – Я не хочу забывать.

– Ты обо всем этом расскажешь тому, кого мы выберем хранителем памяти. И даже те, кто пойдет в город, пусть поделятся самыми драгоценными своими воспоминаниями. Они могут погибнуть, но пусть сохранится их память. Не только память о них, но и их память. А может быть, нам когда-нибудь удастся раздобыть новые тела, и тогда мы сможем вернуть погибших героев к жизни.

Рассвет всегда был мудр. Они так и сделали. Они выбрали его хранителем памяти, хотя он рвался идти в город.

– Ты нужен нам, нам нужна твоя мудрость, – сказали ему дефы. – Ты старый, твое тело не очень быстро, но мысли твои стремительны, ты должен остаться.

Утренний Ветер вспомнил тот отчаянный бой. Они все знали, что, скорей всего, не вернутся. Их было всего четверо – столько они мог­ли найти относительно сильных аккумуляторов. Четыре дефа и две трубки, потому что ведь и оружие тоже требует энергии.

Они решили атаковать склад рядом с проверочной станцией. Правильнее, конечно, было бы напасть сразу на все три склада, что­бы сбить стражников с толку, но их было всего четверо, четверо де­фов с двумя трубками. А склад охраняют пять стражников. Пять страж­ников – это пять трубок. И не полуразряженных, как их ору­жие, а способных одним световым всплеском вывести из строя цепи их мозга.