Открылась дверь в купе, и проводник, молодой паренек в синей форме и в фуражке, спросил:

— Чай пить будете?

— Сволочи! — вырвалось вдруг у Марка, и снова из его глаз полились слезы.

Марк рыдал, а обиженный им проводник ушел в тамбур и нервно закурил «Беломорканал». Это была его первая самостоятельная поездка проводником без наставника, и поездка эта обещала быть трудной.

Время шло быстро. Уже начали приходить на Подкремлевские луга письма с майскими штемпелями. Уже птицы голосили вовсю, заполняя своими криками и пением цветущие природные окрестности.

Солнце светило ярко, как прожектор. Воздух был чист и свеж.

И даже на щеках у Эква-Пырися появился неожиданный румянец, а на носу выступили едва заметные точечки веснушек.

Настроение у обоих жителей Подкремлевских лугов было отменным. Неделю назад получил старик посылку от одного крестьянина из Грузии, а в той посылке было килограммов пять апельсинов, только не простых фруктов, а накачанных чачей. Старик первым заметил это — тонкий у старика нюх оказался. Но, будучи по природе добрым и общительным, сразу рассказал он обо всем Банову, и три дня после получения посылки ели они эти апельсины и там же у костра под вечер засыпали. Хорошо, что не простудились.

После того как апельсины закончились, появился у Кремлевского Мечтателя какой-то особый блеск в глазах. Стал он что-то говорить о карточных фокусах и все обещал Банову показать эти самые фокусы, как только солдат Вася колоду карт раздобудет.

Но Вася наотрез отказался принести сверху карты. Впрямую заявил, что игры в карты не уважает и считает социально вредными. Нечего было на это ответить старику, , и он только вздохнул тяжело и на Банова посмотрел с сожалением.

Однако разговор этот имел необычные последствия. Уже на следующий день солдат Вася принес им коробку с домино и стал навязчиво предлагать сыграть в козла. Тут уже старик отказался, сославшись на множество неотвеченных писем.

Так и осталась эта коробка с костяшками домино лежать у костра.

А дни шли, приходили письма и посылки. Болели у Банова глаза из-за сотен и тысяч малограмотных трудночитаемых писем. Горел костер, и, гремя судком, подходил к нему три раза в день солдат Вася, присаживался, желал Банову и ЭкваПырисю приятного аппетита, рассказывал о чем-нибудь и время от времени с особой тоской косился на лежавшую рядом на траве коробку домино, так и не тронутую до сих пор.

Зимней ночью, когда, уже наговорившись о разном и наспорясь о любви, заснули Захар и Петр, за окном дома заскрипел снег под чьими-то ногами, потом кто-то ругнулся, споткнувшись на пороге. И уже после этого в дверь забарабанили нетерпеливо и с силой.

Захар встал и, не зажигая лампы, пошел к двери, даже и не думая о том, кто это мог так вот посреди зимней ночи заявиться. Отпер дверь и только тогда попробовал разглядеть в темноте, кто это зашел и даже его, хозяина, с прохода оттолкнул.

А зашли двое, зашли и прошли в комнату.

— Кто тут?, — спросил Захар.

— Кто-кто, лампу зажги да и увидишь! — произнес вроде бы знакомый, но немного забытый голос.

Захар чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу, после чего снова к потолку ее привесил.

Свет тускловато опустился и осветил лица пришедших. Захар сразу узнал беглого бригадира строителей в его вечно грязном ватнике и еще одного строителя, с которым раньше никогда не разговаривал, однако лицо его помнил.

— Ну че, — заговорил бригадир, пошатываясь. — Поглядел, теперь мяса давай!

Захар окончательно проснулся и теперь уже жалел, что так, не подумавши, отпер дверь. Оба строителя были пьяны, и, казалось, долго на ногах им не устоять, а значит никуда они отсюда до утра не пойдут.

— Ну, ты чего? — бригадир начинал злиться, и на его лице, красном и одутловатом, появилось недовольное выражение.

Захар нехотя пошел в коптильню. Лязгнула, открываясь, тяжелая железная дверь-заслонка. В темноте протянул Захар руку, и сразу пальцы наткнулись на висевший на крюке теплый окорок. Взял его Захар обеими руками и снял с крюка. Выходить из коптильни не хотелось, было там приятно и тепло. Окорок этот он еще днем повесил разогреться да размягчиться, был он еще из осенних запасов. Собирался Захар его утром на холм отнести, чтобы всех он за завтраком порадовал, но неожиданный приход беглых строителей разрушал его планы.

— Ну, ты! — донесся до него голос пьяного бригадира. — Шевелись!

Вернулся Захар в комнату не с целым окороком, а только с маленькой его частью — вовремя вспомнил он, что есть у него в коптильне хорошо наточенное стальное лезвие, которым он всегда коптившееся мясо протыкал. Так что отрезал ломоть свинины, а остальное снова на крюк повесил.

— Кружки есть? — снова спросил бригадир, ставя на стол литровую бутыль.

Захар поставил на столешницу две кружки.

— Я не буду, — сказал он.

— А на хрен ты здеся нужен! — буркнул бригадир, разливая самогон по кружкам. — Ну, Степа, давай!

Выпили строители, закусили, еще раз выпили. Мясо доели.

— Еще неси! — сказал, не оборачиваясь, бригадир. Но никто ему не ответил. Тогда он оглянулся и увидел, что вдвоем они бодрствовали, а Захар лежал на лавке и то ли спал, то ли спящим притворялся. Петр точно спал — его размеренное похрапывание ежеминутно нарушало тишину.

Беглый бригадир поднялся, уже стоя допил самогон из кружки и пошел к лежавшему Захару.

— Ну ты, сволочь! Мясо гони! Ишь, пригрелся паразитом!

— Не дам больше! — отвечал Захар, не вставая. — Это всем на завтрак, да и то один окорок остался.

Бригадир обернулся к своему собутыльнику, едва сидевшему за столом, и сказал:

— Ты слышал, Степа? Он нам мяса жалеет!

Потом наклонился и стащил Захара с лавки на пол. Стал бить ногами, приговаривая: «Мяса жалко? Да?» Проснулся Петр, слез с печки и тут же тоже получил от бригадира. Упал. Бригадир, видимо устав их бить, вернулся за стол и снова налил самогона в кружки. Выпили они со строителем Степой, оба крякнули.

У печки застонал Петр. А Захар уже поднялся на ноги и смотрел на непрошеных гостей, праздно развалившихся за его столом.

— Сволочь! — заметив, что хозяин очухался, рыкнул бригадир. — Мяса давай! Шо мы, по морозу ночью в такую даль топали за так, шоб ты нас так встречал?

— Не дам я вам ничего, — твердо сказал Захар. — Убирайтесь!

Бригадир медленно поднялся с табурета и пошел к Захару. Но на полпути обернулся и крикнул:

— Степа, подмоги, их-то двое тут!

Степа тоже поднялся, пошатываясь. Сперва вдвоем били Захара. Потом Петра, когда тот пришел в себя и попытался оттолкнуть пьяных строителей от неподвижно лежавшего коптильщика. Петра били долго, а когда он тоже залег на полу неподвижно — вынесли его на порог и с порога на снег сбросили. Сами же вернулись в комнату. Бригадир разлил остатки самогонки по кружкам — по полглотка вышло. Степа уже взял кружку в руку, но тут его бригадир остановил.

— Погодь! — сказал он протрезвевшим от злости голосом. — Давай с этим разберемся! Бери его за ноги!

Строитель послушно поднял Захара за ноги, а сам бригадир под руки хозяина подхватил и попятился в сторону сеней, однако там повернул не к выходу, а к железной двери-заслонке, ведущей в большую коптильню. Опустив Захара на пол, бригадир открыл тяжелую дверь.

— Темно тута, — сказал Степа полупьяно-полуиспуганно. — Так и лоб расшибить можна!

— Бросай! — скомандовал ему остановившийся внутри коптильни бригадир.

Глухо ударилось тело о каменный пол. Бригадир осторожно поводил руками в темноте, сделал пару шагов вперед, снова поводил и тут нащупал теплую стенку и торчащий из нее большой крюк для подвешивания располовиненных туш.

— Ага! — сказал он довольно. — Степа, ты где?

— Тут… — прозвучал рядом шепот строителя.

— Бери его за ноги!

Пока Степа поудобнее прихватывал ноги Захара, бригадир ногами пытался определить, где лежала голова хозяина коптильни.