Но еще до того они испробовали освещение. Начиналась передача при ослепительно ярком свете, потом он постепенно тускнел, желтел, розовел и снова то желтел, то розовел… В конце концов, Густафссон перестал понимать, что творится со светом Ему хотелось лишь одного: оказаться сейчас дома Неожиданно он услыхал, что в студию пригласил доктора Верелиуса, и вот уже доктор рассказывав о своем препарате. Тело Густафссона будто налилось свинцом. Ему казалось, что он не сможет сделать ни шага, когда две ведущие передачу подошли нему и взяли его за руки.

Многие актеры дрожат от страха перед своим первым выходом на сцену. Но и для их близких это ожидание не менее мучительно.

– Зачем он на это согласился? – уже в пятый раз за вечер спросил дедушка. – Счастлив тот, кто живет, не привлекая к себе внимания. Неужели он этого не понимает?

– Его к этому вынудили обстоятельства, – в который раз повторила Ингрид.

– Иначе этот проклятый «Глаз» хвастался бы, что первый показал его своим читателям. Они собирались напечатать и мою фотографию, – добавила Грета.

– И мою тоже, – сказал Уве.

– А мою – нет, – засмеялся дедушка.

Они пили чай в гостиной. Поблескивал экран телевизора. Метеоролог, сообщающий сводку погоды, водил указкой по карте.

– Это лучший метеоролог. Он всегда обещает хорошую погоду, – сказал Уве.

– Тс-с, – шикнула на него Грета.

Метеокарта стала бледнеть и тут же исчезла с экрана, уступив место рекламе детектива, который должны были показать на следующей неделе. Реклама была сделана по всем: правилам искусства: семь тяжело раненных, причем четверо наверняка обречены. Но вот исчезли и они. И перед зрителями появился Аффе с двумя дикторшами, у всех в руках были чашки. Аффе дирижировал чайной ложечкой, и все трое пели, покачиваясь в такт песенке:

Спешите к нам, спешите к нам,

кто склонен к развлеченьям.

Вот кофе, он уже готов,

а это торт с вареньем.

Пью кофе я, пьешь кофе ты,

и кофе пьет жена судьи.

– Почему они макают торт в кофе, ведь, говорят, это неприлично? – удивился Уве.

– Наверно, их никто не учил хорошим манерам, – сказал дедушка к макнул в кофе сладкий сухарик. – Ну-ка, послушаем, что он там говорит.

Аффе сердечно приветствовал всех собравшихся, особенно чету из Нэттрабю, приехавшую в Стокгольм, чтобы отметить свою серебряную свадьбу. Они рассказали, что в Нэттрабю все время моросит дождь. Аффе сидел, склонив голову набок, и делал вид, что ему это чрезвычайно интересно. Потом настал черед целого класса из Нёдинге – оказалось, что у них в Нёдинге стоит теплая и сухая погода. И наконец компания рукодельниц сообщила, что у них в Кристинехамне туман. Одним словом, начало программы сулило разнообразие.

Так оно и оказалось. Сперва одна шведка пела по-немецки. Потом выступал фокусник. Потом, немка пела по-английски. После нее выступал чревовещатель. Затем четверо американцев пели по-шведски.

– Когда же дойдет очередь до папы? – вздохнул Уве.

– Не нравится мне все это, – пробормотал дедушка.

– Через полчаса передача закончится, – пожаловалась Грета.

– Папа будет выступать недолго. Он только покажется и все, – сказала Ингрид.

– Разбудите меня, когда он будет выступать, – попросил дедушка и закрыл, глаза.

Но будить его не пришлось, Неожиданно Аффе остался на эстраде один.

– А теперь, уважаемые дамы и господа, пришло время познакомить вас с достопримечательностью этой недели.

По давно выработанной привычке он повернулся вполоборота и приветствовал зрителей немного смущенным и очень сердечным жестом, тем самым знаменитым жестом, который сделал его Любимцем Всей Швеции. Людям, видевшим жест Аффе и слышавшим его приветствие, и в голову не приходило, что в глубине души Аффе мечтает о таблетке, успокаивающей боль в желудке, и о стакане минеральной воды.

– Сейчас будет папа! – Уве так и горел от нетерпения.

Но к Аффе подошел доктор Верелиус. Зрители, присутствующие в студии, решили, что он-то и стал зеленым, просто освещение не позволяет этого видеть. Они начали аплодировать. Аффе одобрительно кивнул:

– Правильно, друзья, доктор Верелиус заслужил ваши аплодисменты, Без него не было бы нашей сегодняшней достопримечательности. Расскажите нам, доктор, как вам это удалось?

Оказавшись в центре внимания, доктор нисколько не смутился. Он вел себя, как обычно, просто и ясно рассказал о своем вкладе в реформу правосудия, о том, как он открыл вертотон и испробовал его на себе.

– Но это было сделано в строжайшей тайне, – подхватил Аффе, сделав знак своим помощницам, чтобы: они увели доктора и привели Густафссона. – И вот она – наша достопримечательность! На этой неделе мы получили, – Аффе вытащил бумажку и заглянул в нее, – сто три тысячи четыреста пятьдесят шесть писем от наших зрителей. Восемьдесят процентов из них, то есть восемьдесят одна тысяча четыреста двадцать семь, оказались единодушны в своем желании – им хотелось увидеть Человека, Который Стал Зеленым. Пожалуйста, ваше желание исполнено: перед вами Пер Густафссон!

Аффе повысил голос, и фамилия Густафссон прозвучала, как победный клич. Одновременно Аффе широко раскинул руки.

– Папа! – крикнул Уве.

Вся семья склонилась к телевизору.

Да, там в свете рампы стоит Густафссон. Зеленый цвет бьет в глаза, он виден очень отчетливо – лицо, уши, шея, даже корни волос. Но он становится еще заметней, когда Густафссон замирает, тоже раскинув руки.

– Итак, вот он! – продолжает Аффе. – Перед вами Пер Густафссон, который предпочел стать зеленым, чем просидеть полтора года в тюрьме.

При этих словах из публики послышались типичные звуки одобрения: оглушительный свист и довольный рев. Но их перебили аплодисменты.

Одновременно все в студии начало неуловимо меняться. Зрители даже не заметили, в какой момент осветитель стал колдовать со своими стеклами. Зеленый цвет бледнеет и сливается с общим фоном. И вот уже зрители перестают его видеть. Аплодисменты стихают.

– Видишь, как мы рады, что ты пришел к нам, – продолжает Аффе. – О твоей истории мы говорить не будем. Но нам хотелось бы знать, как ты себя чувствуешь после введения этого чужеродного элемента?

– Никак… Я его вообще не чувствую.

Густафссон по натуре не застенчив. Но непривычная обстановка, несмотря на старания. Аффе, вызывает в нем неуверенность.

– Значит, ты в отличной форме? – с энтузиазмом подхватывает Аффе. – Но это же замечательно! Ну, а вообще? Как ты себя чувствовал первые дни?

Сценическая лихорадка начала отпускать Густафссона. Он ощущает дружеское расположение к себе всего зала. На сердце у него становится тепло. Ему хочется поблагодарить всех.

– Большинство людей были ко мне очень внимательны.

– Правда? Никто над тобой не смеялся?

– Не-ет. Этого я не могу сказать.

– Но любопытные, конечно, находились?

– Да, любопытные были.

– А теперь, как мы знаем, ты снова работаешь? Трудно было получить работу?

– Да нет. Во всяком случае, я ничего такого не заметил. Работу мне устроил куратор.

– Наверно, предложений было много? Только выбирай?

– Да, предложения были. Мне, например, предлагали место ночного сторожа. Но тогда я уже договорился со столярной мастерской…

– Мне шепнули, что ты работаешь по вечерам? Верно, приятно забивать гвозди, правда? Все мальчишки это любят. А теперь у меня к тебе такой вопрос: умеешь ли ты петь?

– Мы же уже говорили об этом. Да, умею.

Аффе на мгновение теряется. Но тут же находит выход из положения.

– Совершенно верно, прости, пожалуйста. Это было днем, но наша встреча была такой мимолетной. Ты еще говорил, что иногда поешь под лютню. Послушай, а не знаешь ли ты какую-нибудь песню про природу… про леса, озера? Наверно, в тюрьме тебе вспоминались именно такие песни?

Теперь Густафссон чувствует себя так же непринужденно, как Аффе. У него появляется желание ответить колкостью, но он сдерживает себя: