И все-таки больной заметил, что и при входе к нему и при выходе она мгновенно кидала взгляд на лицо свое в зеркало, висевшее над умывальником у входа. Однако и это было так же естественно и мило, как все, что она делала.

Молодая женщина (Голубева Агриппина) с двумя детьми-близнецами. Работала на экскаваторе по уборке строительного мусора на строительстве комбината. Потом начальник горнорудного управления выпросил ее (а еще лучше, это было сделано по настоянию женщины - секретаря правобережного райкома Паниной) на гору, на большой экскаватор "УМЗ", работающий на руде. Путь ее к мужу в ссылку и разочарование в муже. В бараке она живет там же, где живет доменщик Каратаев, отец артистки. У нее живет в комнате, приюченная ею, девушка татарка, работающая на строительстве железобетонных труб новостроящихся коксовых батарей комбината. А может быть, с ней живет более старшая, чем она, одинокая, лишившаяся мужа подруга, - одна из описанных мною во время поездки в Днепропетровск - беленькая.

В поезде на похороны Сомова в специальном вагоне едут зам. министра (или министр) Багдасаров и начальник строительства главка, в прошлом крупный инженер-строитель. Они говорят о Сомове. Споры о материальном факторе в вопросе о том, кто идет в проектные организации, в НИИ и в заводские лаборатории. Споры о роли профессоров и преподавателей в том, какие молодые инженеры выходят из вузов. (В связи с трудностью найти человека с широким горизонтом на место Сомова.)

В вагоне третьего класса, в одном купе того же поезда, не зная о смерти Сомова, едут на его комбинат два только что получивших диплом инженера-металлурга, один - только что получивший диплом архитектора (Лесота) и молоденькая артистка одного из крупных театров Москвы - Вера Каратаева. Она едет в Сталиногорск к отцу. Вначале студенты не знают, что она артистка. Их то яростные, то очень веселые споры обо всем. Она молчит. Они вначале не знают, что она артистка. Она нравится архитектору, но он не знает, кто она и как к ней подойти. Металлурги знают друг друга по институту, архитектор познакомился с ними, когда они брали билеты на городской станции. Артисточка никому из них не знакома.

Здесь же вкатить длинное, веселое, лирическое, обличающее и очень бытовое обращение к себе и ко всем братьям-писателям о преимуществах езды в вагоне третьего класса перед спальным, а тем более специальным вагоном. А может быть, это произнести устами или в мыслях Балышева (в связи с тем, что он увидал прогуливающихся по перрону этих трех молодых людей и артисточку, вылезших из вагона третьего класса), сделать это устами Балышева, начальника строительства главка ("Да здравствует третий класс, да здравствует юность, черт возьми!").

Вдруг тоненькая артисточка, купившая на одной из крупных станций газету, говорит своим неожиданно сильным, низким, необыкновенного обаяния голосом:

- Боже мой, Сомов умер!

Разговор секретарей обкома - "старого" и "нового". Одного только что сняли, а другого только что назначили (на заседании в ЦК). Оба остановились в гостинице "Москва", обедают в ресторане вместе. "Новый", при всем его внутреннем такте и понимании положения "старого", не выдерживает, когда "старый" только и говорит о том, как другие работники обкома, "его" кадры, "завалили" его на заседании в ЦК, чуть ли не "предали" и т.п.

"Новый": нельзя воспитать кадры на поощрении того, чтобы они поддакивали и угождали тебе, надо и подбирать людей прямых, смелых, способных на критику, пусть ошибающихся по неопытности, но вообще людей способных мыслить самостоятельно. И надо поощрять в людях эти черты, а ошибки умело исправлять и учить их на ошибках. Не надо бояться окружать себя людьми, которые смотрят на иные вещи не твоими глазами. Правда доходит до них в конце концов, а в ряде случаев они тебя поправят. Одно дело люди чуждой идеологии, другое дело - свои, не поддакивающие люди. Вот если их третировать, не замечать, а не то и глушить и "задвигать", их можно оттолкнуть и к чужим. А что касается поддакивающих, угодничающих, то они только кажутся ортодоксальными, а на самом деле в них вырабатывается трусость мысли, они приучаются говорить неправду, а с другой стороны, поскольку это часто все же люди тоже свои и честные, только мелковатые, в них накапливается недовольство этим своим положением. И они не такие уж по существу "друзья" и "верные проводники" "линии" ("твоей линии!"), - не удивительно, что вдруг почувствовали возможность освободиться от привычного гнета. А поскольку привыкли тебе говорить неправду, могли уже и о тебе сказать "с перегибом" тоже неправду, чтобы угодить людям еще более крупным, чем ты. От этого и в области вся работа плохо шла, что ты неправильно подбирал и воспитывал кадры, - выходит, ты сам в этом виноват и жаловаться тебе не на кого.

Министр Багдасаров посещает ремесленное училище в М., беседует с ремесленниками. Савка (на вопрос министра), как на экзамене или на показательном вечере: "Нам предоставлены все возможности выбирать себе профессию по душе. Я с детства мечтал стать сталеваром. И вот я учусь по этой профессии".

Министр. Нет, так у нас дело не пойдет… Где это ты рос, чтобы мог в детстве мечтать о профессии сталевара? Разве ты в деревне видел, как сталь варят?

Савка. Нет.

Савка - это тот парнишка, разговаривавший с знатным сталеваром Павлушей Кузнецовым, когда он вместе с ними, ремесленниками, ранним утром садился на трамвай на правобережной стороне, чтобы ехать на завод. Погожий, ясный осенний (или весенний?) денек. Величественный пейзаж огромного завода-комбината на той стороне озера.

Артисточка Вера дома у отца - доменщика Каратаева. Вечер. Пятьсот тонн пыли выбрасывает комбинат на город в сутки. Артисточка одна поет песню из "Кубанских казаков" - ту, где калина в ручей роняет цвет, а девушка не может рассказать парню о своей любви: "Милый мой, хороший, догадайся сам". Она поет одна, но в душе ее гремит оркестр и хор.

Так ее застает архитектор. Но нет, это не он герой этой песни!..

"Образование! Почему оно так называется: "о-бра-зо-ва-ние"… Вот ты, например, еще камень дикий, образа твоего еще нет, его надо "о-бра-зо-вать"; понял? А через что образовать? Через образование, чтобы в камне диком образ твой означился. Вот откуда это слово: "образование". Понял теперь?" - Слова мастера, обращенные к Павлу Кузнецову, а может быть, к Савке Черемных.

Еще о женщине-враче - Галине Сомовой. Уточнить жесты. Она говорила и смеялась и вдруг точно преподносила, протягивала, подавала вам, охватив ладошками, большой цветной мячик. Или уточняя, или поясняя что-то, она, держа кисти рук перед собой, на уровне груди, вниз ладонями, поочередно то опускала, то поднимала соединенные пальцы то одной, то другой руки. А если на правой руке пальцы поджимались к ладони и действовал только один указательный, это означало, что она хотела что-нибудь особенное внушить или укоряла или убеждала. Это от привычки во время работы не прикасаться руками к халату и вообще к посторонним предметам.

В дополнение к рисунку губ: впрочем, можно сказать, что нижняя губка была у нее чуть полнее, чуть-чуть вывернутая и как бы говорила, что в женщине этой есть и своевольство и каприз - все при известных обстоятельствах и все не слишком, а совсем так, как надо. Если она была обижена или сердилась, или просто была слишком утомлена, она редко проявляла это, обладая профессиональной выдержкой врача. Это проявлялось только в том, что она уже не смеялась и не краснела, а сжимала губы, и тогда в верхней, более тонкой, губе было уже что-то, делавшее лицо даже неприятным (что-то неприятное).

Можно все это показать глазами больного соседа Балышева, даже так: в веселую минуту он закрывает глаза и описывает ее вслух для нее самой. Он заканчивает описание такими словами: "Як казав мужик: "баба она - баба, в ней все есть!.." Женщина-врач хохочет, беспрерывно краснея, и все говорит: "Вы меня совсем в краску вогнали… Право, вы заставили меня даже покраснеть"…