— Ой, Андрюшенька, ой, молодец! Ну входи, входи. — Она взяла его под руку, осторожно ввела. — Заходи, заходи, вот сюда. Ставь, ставь. Помочь? Ой, прям не знаю, как благодарить. Да дай помогу. Ой, Андрюш, тяжесть небось. Иди сразу на кухню, сейчас поешь, я тебе горяченького приготовила.

— Ладно, ладно, тетя Поль. — Ровнин поставил ящик. — Есть я не буду, спасибо. А вот кухня, где она у вас?

— Это как «не буду»? Это ты брось, я тебе и бутылочку вчера купила. — Тетя Поля повела его на кухню. — Садись. Да садись же.

— Нет, тетя Полечка, и пить я не буду. — Ровнин успел заметить — квартира однокомнатная, обставлена небогато. — Спасибо. Я сразу лучше за работу.

— И пить не будет. Что ж я, зря старалась? Ну, рюмочку-то выпьешь?

— Нет, тетя Поль, никак. Вы что, одна живете?

— Одна, Андрюшенька, одна. — Она силой усадила его за стол. — Садись. Да хоть яишенку-то съешь? А?

— Нет, тетя Поль, спасибо. Что, и детей нет?

— Как нет? Дочь взрослая, работает под Южинском в санатории.

— А, — понимающе кивнул Ровнин.

— Двое у нее: мальчик и девочка. Я к ним каждую неделю езжу. А то, бывает, они. Ну что ж ты, так ничего и не будешь есть?

— Не буду, тетя Поль. — Он встал и наскоро оглядел стену. Посмотрел, пройдет ли за плитой кисть. Как будто кисть проходила. Работы будет немного. А живет тетя Поля одна. Кажется, лучше всего сейчас с ней поговорить напрямую. К тому же вполне может быть, что Лешка в свое время именно так и сделал. Другого здесь просто не придумаешь.

— Ну что? — озабоченно спросила тетя Поля. — Получится? А?

— Получится, как не получится. — Ровнин погладил стену. — Я, тетя Поль, долго думал, как вам плитку класть. Можно на спецпасту, можно на цемент. Но вы ведь, наверное, красиво хотите?

— Ой, Андрюш. — Тетя Поля зажмурилась, покачала головой, вздохнула. — Кто ж красиво не хочет?

— Ну вот. Так я вам сделаю декоративно, на масляную краску, с зазором. Краска синяя, а плитка у меня белая, да еще квадратиков двадцать есть голубой, для симметрии. А, тетя Поль?

Тетя Поля приложила руку к сердцу:

— Ой, Андрюш, прямо не знаю.

— Ну, ну, тетя Поля, я же еще не сделал. А теперь займитесь чем-нибудь. Ну там в комнату пойдите, чтобы здесь не мешаться.

— Может, тебе помочь что, убрать?

— Не нужно ничего, тетя Поль, я сам. Вы побудьте где-нибудь.

Часа через три, последним, легким притирающим движением закончив работу, Ровнин выпрямился. Да, кухня стала лучше. Белая плитка, посаженная с редкими вкраплениями голубой на слой темно-синей масляной краски, гляделась. Невыразительная до этого бурая кухонная стена за газовой плитой и над раковиной теперь сверкала белизной, а голубая плитка и полусантиметровый зазор прямых линий придавали этой белизне нужную живость. Ровнин обернулся:

— Тетя Поля, вы где? Все-о! Принимайте работу.

Тетя Поля остановилась в дверях. Зажмурилась, заохала.

— Ой, ой, Андрюш! Ой, красота! Ой, прям не знаю! — Она подошла к стене.

— Только руками пока трогать не надо, тетя Поль. Высохнет краска, тогда пожалуйста.

— Ну прям красота. Уважил, Андрюшенька. Проста уважил. Когда высохнет-то?

— Денька три для верности придется подождать.

Кажется, сейчас самый момент. Да, именно сейчас. Он достал из внутреннего кармана Лешкину фотографию. Лешка на ней был снят для личного дела, незадолго перед тем, как уехать в Южинск.

— Тетя Поля.

— Да?

Она обернулась, увидела фотографию и глянула на Ровнина. Это явно было неожиданностью для нее, и она сейчас будто спрашивала: «Что это?» Ровнин протянул фото:

— Посмотрите, тетя Поля. Вам этот человек не знаком?

Тетя Поля взяла фотографию. «Нет, — подумал Ровнин, — ведет она себя абсолютно чисто».

— Что-то знакомое, — вглядываясь, сказала тетя Поля. Закусила губу. — Знакомое. А вот вспомнить не могу. Где же я его видела?

Не нужно ее торопить. И пугать не нужно.

— Вспомните, тетя Поля. Это очень важно. Очень.

— Так это ж Леша. — Тетя Поля еще раз всмотрелась в фотографию. — Ну да. Леша-милиционер. Он. Ну точно.

Леша-милиционер. Значит, она знает, кем был Лешка. Ну прежде всего уже само по себе это новость. Тетя Поля все знает. Откуда?

— Леша-милиционер?

— Ну да. Леша. Он ко мне зимой заходил.

— Куда к вам?

— В общежитие. Куда же еще?

Тетя Поля внимательно всмотрелась в Ровнина.

— Что, тетя Поля?

Он понял: маскироваться теперь уже не имеет смысла.

— Та-ак. — Это она сказала протяжно-утвердительно. — Та-ак. Значит, ты тоже милиционер. Ну и ну!

Крутись не крутись, хитрить бессмысленно.

— А я-то думаю, что это он? Плитку положить, то, се. Милиционер, значит?

— А откуда вы знаете, что он… — Ровнин помедлил, — этот Леша… был милиционером?

— А сам-то ты тоже ведь милиционер?

— Ну милиционер.

— Как это откуда? — Тетя Поля взяла тряпку, провела по столу, отложила. — А что тут не знать? Он же ко мне пришел, и сам, ну это… рисунки мне показал.

— Рисунки?

— Ну да, рисунки.

Лешка показал ей рисунки. Из третьей папки? Вот это номер!

— Какие рисунки?

— Какие! На рисунках этих четыре парня. Нарисованы, значит. Ну, трех-то я даже и не видела. А четвертого…

— Что — четвертого?

Тетя Поля вздохнула.

— Худенький такой, лопоухий. Его я признала. Вроде похож.

— Подождите, подождите, тетя Поля.

Ровнин чувствовал, как все в нем сейчас колотится. Да, он хорошо знал, что это. Это чистый нервный колотун. Причем с ним давно уже такого не было. Ну-ка, Ровнин, успокойся. Ну, Ровнин.

— Подождите, тетя Поля. — Он отвел взгляд, чтобы она не видела, и зажмурился. — Да вы сядьте. Сядьте, пожалуйста.

Кажется, мандраж прошел. Да, как будто бы.

— Расскажите все по порядку. Не торопитесь. С самого начала.

Она нахмурилась.

— Ну прежде всего, когда он к вам пришел?

Молчит. Значит, что-то забыла. Вполне.

— Точную дату хотя бы можете вспомнить? Тетя Поля?

— Точную? Дай бог памяти. Было это… В конце зимы. Да, в конце зимы.

— А когда точно?

— Да недавно совсем, недели три.

Она раздраженно замолчала, будто злясь на то, что не может вспомнить точной даты.

— В конце зимы, значит, в феврале?

— Ну да, в феврале.

— А день?

— День… Ах ты, прямо затмение! Не помню дня. В конце месяца.

— Вспомните, тетя Поля. Пожалуйста.

Тетя Поля с сожалением улыбнулась:

— Может, после Дня Армии… Да, после праздника.

После праздника. Это уже много.

— Праздник двадцать третьего февраля. Значит, двадцать четвертого?

Тетя Поля застыла, вспоминая.

— Может быть. Двадцать четвертого. Или двадцать пятого. Да, так примерно. Нет, двадцать пятого. Я как раз дежурила двадцать пятого. Дежурство заканчивала. — Она с облегчением улыбнулась.

Двадцать пятого. Ну и ну! Лешка приходил к ней в день своей смерти.

— А в котором часу?

— Утром. Да, утром, часов в десять. Все уже в техникум ушли.

— Он пришел к вам, и что дальше?

Тетя Поля покачала головой.

— Дальше? Дальше вошел, значит, он, я и не думала сначала, что милицейский. В курточке такой, сам худенький. Подошел, значит. «Здравствуйте, — говорит, — я из милиции». Ну что ты, Андрюш, смотришь-то так?

— Вы, тетя Поль, подробней.

— А чего подробней, уж куда подробней. Книжку показал. Красненькую. Ну, я книжку эту не стала даже смотреть. Мне это ни к чему.

— А потом?

— Потом он их и достал, эти рисунки. Карандашиком так на бумаге нарисованы. Показывает. Я гляжу, четверо парней. А он, посмотрите, говорит, у вас тут не болтался на входе кто-нибудь похожий на этих?

— Что, именно так и сказал?

— Да, говорит, не болтался ли, говорит. Особенно, говорит, около стеллажа для писем.

Вот это да! Около стеллажа для писем. Это связь.

— Ну а вы?

— А что я? Я же говорю, как раз накануне вроде видела одного, похожего на этого лопоухого.