Опять беганье босых ног, удушливый лай свирепого пса, и только после этой интродукции грянул железный запор, и гостеприимно отворившиеся ворота впустили нас внутрь деревянной крепости. При нашем появлении лаяли уже целых три собаки: цепной пёс только изнеможенно брехал, но зато яростно наступали два других, гулявших по двору без цепи.

— Нельзя ли собачек того… — бормотал мой Василий Васильич, выделывая лёгкое pas de deux[2] прямо к крыльцу.

— Ничего, ничего, — успокаивал нас молодой человек, отворивший ворота. Вам насчёт камней? Пожалуйте наверх… Мамынька дома…

Я забыл сказать, что в цоколе дома снаружи были вделаны большие щётки раух-топазов, а во дворе весь карниз нижнего каменного этажа был завален такими же щётками. Очевидно, это была ненужная ломь, выбросить которую на улицу, всё-таки, жаль, — деньги плачены. Молодой человек одет был совсем просто: в ситцевую рубашку — и только. Босые ноги не рекомендовали хозяйского сына. Простой холщёвый запон прикрывал все недочёты в костюме. Молодой человек весело осмотрел нас и, видимо, взвесил сразу, что, как покупатели, мы не заслуживаем особенного доверия.

— Пожалуйте наверх.

Прежде чем попасть наверх, мы, через тёмные сени, должны были спуститься в нижний этаж, а потом уже по лесенке подняться кверху. Парадное крыльцо существовало, но, кажется, было заколочено наглухо. В нижнем этаже мы встретили невысокую старуху, одетую в синий сарафан. Она повернулась к нам спиной, а молодой человек улыбнулся. Я сделал предположение, что это и есть сама «мамынька», но только за что она сердится на нас и чему смеётся весёлый молодой человек? Большой снаружи дом внутри оказался совсем небольшим, как умеют строиться только свои доморощенные архитекторы. Обстановка комнат на среднюю купеческую руку, даже меньше того: деревянные стулья, жёсткий диван, несколько шкафов и т. д. От таких домов всегда веет нежилым холодом, и гость напрасно будет искать, где живут сами хозяева. Этот холодный парад устраивается в жертву неведомым гостям, бывающим здесь, может быть, в десять лет раз, а хозяева в это время ютятся в какой-нибудь мурье или в таинственной задней комнате. Ульяна Епифановна, видимо, отлично усвоила этот способ существования богатых людей и всё устроила форменно.

— Вам каких камней? — спрашивал молодой человек, подводя к двум шкафам, стоявшим посредине комнаты.

— Да какие есть, те и посмотрим.

Начался подробный осмотр мурзинских сокровищ, которые даже на первый взгляд оказались очень сомнительными. Видимо, что оставался «обор», а настоящие камни или отсутствуют, или спрятаны в более надёжном месте, чем стеклянный шкаф. Топазы, бериллы, шерлы, раух-топазы отдельными экземплярами и штуфами, но все средней руки.

Чтобы поддержать своё реноме покупателя, я выбрал один кристалл топаза и спросил цену.

— Три рубли-с.

— Ага!

Отложили топаз и перешли к штуфам. Дороговизна на всё такая, что у средней руки покупателя волосы могут встать дыбом, но опять репутация прежде всего. Топаз, впрочем, хорошей синеватой воды, какою и славятся настоящие мурзинские топазы.

— Что же у вас мало камней?

— Как мало? Помилуйте… Может быть, вам гранёных-с?

— Как гранёных?

— Мы сами граним у себя дома.

— Ага! Может быть, и стекло граните, как екатеринбургские мастера?

— Нет, зачем же! Мы этому не подвержены, чтобы, напримерно, стекло… А только оно способнее, ежели дома… Гранильщик ещё украдёт камень, а тут в своих руках.

— Всё-таки мало камней и смотреть нечего.

— Брат в Париж на выставку увёз.

— Ну, это другое дело.

— А вы у мамыньки спросите, у ней их весьма достаточно.

— У вас разве отдельно камни?

— Отдельно. Она свои камни нам не показывает, потому боится, как бы не завладели. Прячет где-то.

Рассматривая камни, Василий Васильич закурил папиросу.

— Ты это чего задымил-то? — послышался за нашими спинами сердитый старушечий голос. — Я этого не люблю!

Это была сама Ульяна Епифановна, именно та старушка в тёмном сарафане, которую мы видели в нижнем этаже. Невысокая, худощавая, с острым носом и насквозь глядящими глазами, она являлась типичною представительницей зауральского раскольничьего мира. Василий Васильич распахнул окно и выбросил папиросу на улицу.

— Ещё дом спалишь! — уже менее сурово проговорила любезная хозяйка.

— Ульяна Епифановна, можно посмотреть у вас камни?

— Какие камни? Никаких у меня камней нет. Старуха круто повернулась и вышла из комнаты. Молодой человек смотрел на нас и улыбался.

— Вот она у нас какая, мамынька-то, — заметил он с своею добродушною улыбкой. — Не вдруг к ней подойдёшь…

Пришлось заняться пересмотром всё тех же шкафов. Меньше рубля и цены нет, когда такие же точно камни в Екатеринбурге стоят в десять раз дешевле. Стоило за этим ехать в Мурзинку! Спрашиваю о причинах такой разницы в ценах.

— Да это всё мужики виноваты, — объяснил молодой человек. — Найдёт камень, тащит его в город, да там и пойдёт по дворам… Деньги нужны, — ну, и отдаст, за что дадут. А хороший-то камень настоящего покупателя года три ждёт… Вот брат в Копенгагене на выставке сколько камней профессорам продал: наш камень для коллекций идёт.

— Значит, ваш брат и в Копенгагене был, а теперь в Париж уехал? удивлялся Василий Васильич.

— Нужда гонит, потому, сидя здесь, не скоро покупателя дождёшься. Вот купите альмандинчик… Весёленький камешок… А то рубины есть из Калтышей: те ещё повеселее будут, особливо при огне.

— Как же из Калтышей к вам камни попадают?

— А случаем… Вот изумруды, так те мы вымениваем на аметисты. На наличные всего не выкупишь… Да и дорожатся нынче мужики: принесёт камень, да и не знает сам, что за него просить. Ну, а потом в город за бесценок спустит.

Пока мы рассматривали камни и торговались по всем правилам искусства, Самошиха успела куда-то сходить и вернулась с таинственным узелком в руках. Она молча присела к столу и, не торопясь, принялась развязывать довольно грязный ситцевый платок. Мы обступили её и с нетерпением дожидались конца этого священнодействия. Из платка, как из рога изобилия, посьпались самые крупнейшие топазы, какие мне только случалось видеть. Видимо что все они были из одного гнезда: и цвет, и блеск, и форма одинаковые. Вообще, редкой красоты камни, и если что их портило, так это бутылочно-зеленоватый цвет воды. Больше синеватые ценятся. Выбрав самый маленький кристалл, я спросил о цене.

— Не продаю… — довольно резко ответила старуха.

— Кому-нибудь другому будете же продавать?

— Всё гнездо зараз продам.

— А сколько цените их?

— Да меньше трёх тыщ не пойдут.

Всех камней было штук пятнадцать, следовательно, средняя цена за камень получалась около двухсот рублей. Ничего, красные денежки.

— Кому же вы их будете продавать, Ульяна Епифановна?

— А в Петербург… Кокшарову, Николаю Иванычу, покажу, Докучаеву, Гельмерсену прежде возила. Они меня все знают… Есть ещё у меня одна штучка, только на охотника.

Порывшись где-то в кармане, старуха достала ещё платок и, развернув его, показала штуф из мелких, бесцветных топазов. Это, действительно, была редкость.

— Даром отдаю: всего сто рублей… — объяснила она. — Теперь, может, тыщи камней скрозь мои руки прошли, а такого ещё не попадало… Одна ошибочка: белый камень.

Белыми называют и мастера, и скупщики, и публика бесцветные камни, как было и в настоящем случае. Сменив беспричинный гнев на милость, Ульяна Епифановна помаленьку разговорилась и даже предложила нам "откушать чайку". Но нам было некогда, да и лошади ждали. Поблагодарив старушку за любезность, мы простились.

— Вы к зятю заверните, — посоветовала она на прощанье. — Вот тут рядом… Может, у него что найдёте подходящее.

Зять жил так же крепко, как и тёща, но камней у него было уже совсем мало, — всего один небольшой шкафик, в каких держат посуду. Дорожился он, однако, больше тёщи, так что мы даже из любезности ничего не могли у него купить.