Наконец-то Флавиана проняло, и он с благоговейным трепетом прошептал:

— Зал Совета!..

В Зале находилось одиннадцать человек — семь мужчин и четыре женщины — возрастом от сорока до восьмидесяти лет. В момент появления Стэна и Флавиана, они стояли у окон, разбившись на три группы, и перед тем что-то живо обсуждали, но когда портал заработал, все разговоры мигом прекратились, и одиннадцать пар глаз с любопытством устремили свои взгляды на вновь прибывших.

Флавиан постепенно приходил в себя. Вдруг он обнаружил, что четверых из присутствующих хорошо знает, а ещё с двумя ему пару раз доводилось встречаться.

Мужчина лет шестидесяти пяти — семидесяти, без усов и бороды, но с пышной седой шевелюрой, придававшей ему величественный вид, отделился от одной из групп, подошёл к Стэну и Флавиану и, обращаясь к последнему, заговорил серьёзно и торжественно:

— Флавиан, король Ибрии! Высший Совет Братства Конноров приветствует тебя в своём кругу. Моё имя в Совете Дональд, и я имею честь быть его главой. — Он сделал паузу, и его губы тронула лёгкая улыбка. — Членам Совета так не терпелось встретиться с тобой, что в кои-то веки все двенадцать явились раньше назначенного часа.

Из-за только что испытанного потрясения Флавиан не сообразил ответить на приветствие, зато продемонстрировал, что ещё не разучился считать. После недолгой заминки он не очень уверенно произнёс:

— Но я вижу лишь одиннадцать… Где же двенадцатый?

Стэн удивлённо посмотрел на него:

— Ты так до сих пор и не понял? Двенадцатый — это я. Моё имя в Совете — Рей.

— Я не поеду в Златовар, — твёрдо сказала Марика. — Ещё не знаю, как это устроить, но я обязательно останусь.

В комнате было трое: Марика, сэр Генри МакАлистер и его внучатная племянница, леди Алиса Монтгомери — миловидная черноволосая и черноглазая девушка лет двадцати трёх. Алиса была единственной наследницей сэра Генри, единственной дочерью единственного сына его покойной сестры, леди Элеоноры МакАлистер де Монтгомери. Кроме того, она была единственным человеком в этом мире (не считая, естественно, её дяди), посвящённым в тайну Марики. Алиса переехала в Шотландию два с половиной года назад, когда её родители погибли в автокатастрофе. Теперь она училась в университете в Эдинбурге, но по-прежнему жила в замке сэра Генри и каждый день, за исключением субботы и воскресенья, накручивала на своём новеньком «ровере» по шестьдесят миль — тридцать туда и тридцать обратно, — что, разумеется, не лучшим образом сказывалось на её успеваемости. Впрочем, Алису это не очень огорчало. Она пока ещё не знала, чего хочет от жизни, а высшее образование рассматривала как один из атрибутов современной эмансипированной женщины и удачное дополнение к её титулу леди и солидному капиталу, унаследованному от матери.

Алиса не поселилась на время учёбы в университетском городке, где жили студенты и преподаватели, отнюдь не потому, что была замкнута и избегала шумных компаний сверстников. По натуре своей ярко выраженный экстраверт, общительная и деятельная, она каждый день возвращалась в замок дяди по той же причине, по которой Марика не хотела надолго уезжать из Мышковича. Вот уже несколько лет сэр Генри страдал смертельным недугом; его мучил вовсе не ревматизм, на который он часто жаловался, а болезнь куда более опасная — рак лёгких, неоперабельный из-за множественных метастаз. Только благодаря стараниям Марики сэр Генри до сих пор был жив и, к вящему удивлению врачей, оставался в более или менее хорошей форме, а в последнее время даже, казалось, шёл на поправку…

Марика выглядела свежей и отдохнувшей. После встречи с отцом и ставших уже привычными (но с точки зрения традиционной медицины весьма необычных) лечебных процедур она проспала шесть часов перед ужином, чего для её молодого, крепкого организма оказалось вполне достаточно. После ужина они втроём уединились в просторном и уютном кабинете сэра Генри, и Марика снова, теперь уже для Алисы, повторила с дополнительными подробностями рассказ о смерти императора Михайла и о планах своего брата. Выспавшись, она стала рассуждать более спокойно и здраво, пришла к выводу, что отчаиваться нет причин, и твёрдо решила не ехать в Златовар. Ведь в самом деле: если она пойдёт на принцип и наотрез откажется уезжать из Мышковича, не будет же Стэн тащить её за собой на привязи. А что он себе вообразит о причинах её упорства — это его личное дело.

Сэр Генри прокашлялся и сказал:

— Я, дочка, в этом вопросе лицо заинтересованное и, конечно же, не хочу надолго расставаться с тобой. Но, с другой стороны, стоит ли тебе из-за каких-нибудь пяти-шести недель портить отношения с братом.

Марика покачала головой:

— Портить отношения, это слишком громко сказано, отец. Мы со Стэном часто спорим, иногда даже ссоримся, но затем всегда миримся, и обычно он уступает мне. Стэн не может подолгу сердиться на меня.

— Оно и понятно, — с улыбкой произнесла Алиса. У неё было приятное грудное контральто, вызывавшее восторг и зависть у Марики, которая порой испытывала чувство неполноценности из-за своего звонкого мальчишеского голоса, даром что его называли ангельским. — На тебя просто невозможно сердиться, сестрёнка.

— В худшем случае, — продолжала Марика, — Стэн окончательно утвердится в мысли, что я завела себе любовника… — Она покраснела под игривым и насмешливым взглядом лукавых чёрных глаз Алисы и торопливо докончила: — Но ничего предпринимать он не станет, всего лишь будет огорчён. К тому же, отец, ты упустил из внимания одно обстоятельство. Это для меня наша разлука будет длиться пять или шесть недель, а здесь пройдёт вдвое больше времени. Да и по прибытии в Златовар я не смогу так часто навещать тебя. Там у меня нет своего портала, а постоянно обращаться к знакомым… Нет, это не дело. Я никуда не уеду. Я не оставлю тебя.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Тишину нарушало лишь приглушённое бормотание спортивного телекомментатора: любимцы сэра Генри, «рейнджеры» из Глазго, с разгромным счётом обыгрывали аутсайдера лиги; судьба матча была решена ещё в первом тайме. Искоса поглядывая на экран телевизора, сэр Генри достал из портсигара очищенную от смол и никотина сигарету и принялся мять её между пальцами, оттягивая тот момент, когда он в конце концов закурит. Марика знала, что эта вредная привычка — одна из причин поразившего отца недуга, но заставить его отказаться от курения ей никак не удавалось. Ещё она подумала о том, что, возможно, в её родной стране вскоре тоже появится это губительное зелье — когда, вместо западного морского пути в Хиндураш, Иштван и Волчек откроют новый континент, и их матросы привезут оттуда табак, а также одну очень опасную болезнь, пока неведомую в цивилизованной части её мира… А, впрочем, кто знает.

Марика посмотрела на большой глобус в углу кабинета, повёрнутый к ней Восточным полушарием. Географически оба мира были похожи лишь в самых общих чертах, приблизительно в той же мере, в какой похожи Мышкович и Люблян — и тот, и другой портовые города, столицы княжеств, имеют улицы, площади, рынки, дома, гостиницы, лавки, дворцы, зачастую встречаются сходные названия; и Мышковиче, и в Любляне живут люди. Вот и всё. Так что, быть может, никакого нового континента Иштван и Волчек на своём пути не встретят. Правда, сэр Генри уверен, что континент есть: он сомневается, что природа поступила столь нерационально, оставив целое полушарие под водой. Но даже если это так, то остаётся надежда, что в родном мире Марики табак не растёт, а меднокожие люди не страдают той ужасной болезнью. Или вообще нет никаких меднокожих людей…

Сэр Генри наконец закурил и неторопливо произнёс:

— Между прочим, Алиса в последнее время тоже неплохо помогает мне.

— Я лишь умею снимать боль, — скромно возразила Алиса, не преувеличивая своих возможностей. — Но препятствовать развитию болезни я ещё не научилась.

— Научишься, — сказал сэр Генри. — И этому, и многому другому. — Не удержавшись, он вздохнул. — Если бы ты знала, как я тебе завидую, внучка. Воистину, ты родилась под счастливой звездой…