— Николай Сергеевич, — не сразу узнал я похудевшего Шарыпова, — какими судьбами?!

— Из госпиталя.

Мы расцеловались. Уселись на диване. Это опять Коля Шарыпов, старший машинист «Георгия Седова», дрейфовавший со мной через Ледовитый океан. Замечательный выдумщик, мастер на все руки, отважный человек. Я писал, как он был послан в Сталинград.

— Рассказывай, Николай Сергеевич, все по порядку.

— Что рассказывать… воевал у Волги, был командиром взвода разведки, ранен, лечился в Астрахани… досадно, самые тяжелые бои начались…

Николай Сергеевич говорил о героях Сталинграда, о страшных днях обороны, расчувствовался, выступили слезы.

— Наградили тебя?

— Орден Отечественной войны и Звездочка.

— Молодец, Коля, не подвел наше седовское племя. Л теперь что думаешь делать?

— Долечиваться, Константин Сергеевич… Потом в Полярное. На Северный флот. А кончится война — снова на торговое судно… У меня брат старший здесь, Борис.

Время шло незаметно. Шарыпов просидел до половины первого. В баню идти отказался.

Только ушел — явился лейтенант-англичанин.

Водитель Миша Черепанов, молодой, курносый, быстро довез нас на видавшей виды «эмке» к Мещерину по гладкой деревянной дороге.

У главного причала верфи увидели недостроенное судно странной конструкции. Деревянное, небольшое, называлось «Капитан Храмцов». Стояло оно давно, и дел там оставалось еще много. Кто-то сложил даже песенку про это судно. Там были слова: «У Мещерина на верфи стоит чудо-юдо, чудо-юдо, рыба-кит».

Но вот и баня. Она выглядела весело даже снаружи. Небольшой бревенчатый домик. Внутри — все новенькое и чистое.

Мы разделись в теплом предбаннике. На шее у Девиса висели серебряный крест и ладанка. Густая рыжая борода на белом теле казалась инородной.

— Почему вы носите бороду? — спросил я у Девиса.

— Я стараюсь не отвечать на этот вопрос. Слишком часто он задается. Но вам я отвечу: дал зарок не бриться до дня победы над нацистами.

— Понятно. Однако, если вы не будете ее подстригать, она может отрасти до колен. Волос у вас могучий. Будет ли приветствовать флотское начальство такую бороду?

— Нет, нет, я подстригаю каждый месяц… Но после победы под Сталинградом я стал думать, что, может быть, к концу этого года…

— Да, если бы англичане и американцы высадились через месяц на побережье Франции.

— О-о, если бы я был премьер-министр, капитан, я приказал бы, не откладывая, высадить войска во Франции. Но я всего только лейтенант флота ее величества и ничего не могу сделать… Но душой я с вашим народом, капитан, в его трудной борьбе.

Я верил лейтенанту. Несомненно, он говорил правду, я уже немного узнал характер и взгляды этого молодого английского моряка.

— Прошу вас, — я показал на парную. Мы вошли и плотно закрыли за собой дверь.

Мне, привыкшему к банному пару, показалось жарковато.

Денис испуганно посмотрел на меня, но успокоился, увидев, что я стал готовить шайки.

На видном месте лежали четыре веника и две новых ватных шапки.

— Зачем теплые шапки? — спросил лейтенант.

— Когда паришься — надо.

— О-о-о…

Мы ополоснулись теплой водой, и я, выбрав покрепче веник, сказал:

— Прошу, мистер Девис, берите шапку и забирайтесь на полку, буду вас парить.

— Я прошу первым вас, вы хозяин.

— Гостю первое место.

— Нет, прошу вас.

— Может быть, мы будем мериться чинами? — сказал я сердито. — Но с бане нашивок нет.

Эти слова, видимо, убедили лейтенанта, и он, нахлобучив шапку, покорно полез на полку.

Я решил создать полное представление о русской бане и плеснул на камни еще одно ведро воды. Воздух быстро стал накаляться, и я почувствовал, будто волосы на моей голове зашевелились, а уши стали сворачиваться, как сухой лист.

Англичанин молча, сжав зубы, лежал на полке.

Окунув веник в горячую воду, я легонько провел им по спине гостя.

— Но, капитан, ведь это пытка, — сказал он, не поднимая головы.

— Ничего, потерпите, потом скажете иное. Если будет невтерпеж, — дайте знать, — и я принялся нахлестывать лейтенанта парным веником. Девис больше не произнес ни слова, по моему требованию поворачиваясь с боку на бок.

Вскоре он из белого сделался багровым. Однако ни разу не пожаловался и пощады не просил. Я еще два раза плеснул на камни и наконец замучился сам.

— Хватит на первый раз. Теперь я пойду на полку, а вы поработайте веником.

Лейтенант мгновенно спустился на пол и по моему совету вылил на себя ведро ледяной воды.

Через час мы сидели в кабинете Мещерина и пили чай у медного круглого самовара, похожего на солнце.

Гостеприимный хозяин открыл две банки мясных консервов, что по тем временам было роскошью. Еще был ржаной хлеб и масло. Чай пили вприкуску. Помню, Девис вовсю расхваливал баню, когда немного отошел от крепкого пара.

Конечно, разговор не минул войны. Девис восхищался мужеством советских людей, тех, кто бил врага на фронтах, и тех, кто работал для победы здесь, в Архангельске.

— На ваших заводах работает много женщин и подростков… Я восхищен, — повторял лейтенант, — твердостью духа ваших женщин.

Возвращались мы в город чистые и довольные. По дороге Девис спросил:

— А когда соберется в Архангельске «большая ледокольная тройка»?

— Простите? — не понял я.

— Так мы в английской миссии называем Белоусова, Вас и Аннинаnote 39. Разве не слышали?

— Не пришлось.

— Коммодор Монд собирается устраивать прием, так вот хотелось бы пригласить вас вместе.

— Белоусов обещал быть в конце марта.

В 6 часов вечера дежурный диспетчер доложил о готовности всех транспортов. В семь мы уселись с лейтенантом в аэросани и через 30 минут были в Северодвинске. Остальные сотрудники походного штаба выехали заранее поездом. Мороз держался злой, около 25 градусов.

На этот раз флагманом,был назначен «Анастас Микоян». Хотелось убедиться, как работает последний из построенных перед войной ледоколов.

Дело в том, что новые ледоколы имели существенный недостаток. В месте перехода форштевня от наклонной подводной части к вертикальной надводной по капризу конструктора было сделано утолщение. В результате корабль не ломал, а толкал перед собой льдину. Первая цепляет вторую, третью, и, глядишь, ледокол «садится» на лед. Скорость в этом случае и ледокольные качества резко снижались даже в разрушенном льду.

Ни у «Красина», ни у «Ермака» подобных утолщений на форштевне не было.

* * *

Проснулся я задолго до шести — времени выхода в море. В порту еще темно. Медленно падал редкий снежок, но мороз стал еще сильнее.

Проходя по нижнему коридору ледокола, я услышал — через приоткрытую дверь на кочегарские решетки — громкий, энергичный разговор и лязг чугунных топочных дверец. Пахнуло сернистым духом лежавшего на плитах шлака. Звонко шаркали лопаты о железные плиты — кто-то забрасывал в топку уголь. Кочегары держали котлы в полной готовности.

Сейчас мы почти забыли о главной движущей силе на пароходе — кочегарах, а во время войны от кочегаров зависело многое. Мускульная сила человека двигала пароход. Если пар держался на марке, пароход шел с нормальной скоростью. Если же нет, еле полз и мог быть отличной мишенью для противника.

Матрос выходил на вахту через 8 часов, кочегару давалось на отдых двенадцать. В шторм работа у котла делалась еще тяжелее. Особая выносливость нужна при плавании в тропической жаре. Помню, во время рейса из Одессы во Владивосток одному кочегару сделалось дурно и к котлу вместо него поставили меня, молодого, крепкого матроса. Тогда я как следует прочувствовал все прелести кочегарской работы. Особенно — чистку топок.

Держать пар на марке — это целая наука. Во время войны к трудностям кочегарской работы добавилась опасность, сопряженная с пребыванием людей у самого днища судна. При поражении торпедой машинного отделения или одного из кочегарских отсеков, как правило, погибала вся машинная вахта.