Наиболее ледовитыми месяцами в Белом море оказались январь и февраль. Сейчас в конце марта вся поверхность моря покрыта битым льдом от 8 до 10 баллов. Это округленные данные авиаразведки. Конечно, в каждом районе свои особенности и толщина льда тоже разная. Наслоенные ледяные поля в центральной части достигали 70—80 сантиметров. Управление пока с проводками справлялось, и по нашей вине задержек не было. Несколько караванов проведены по Белому морю без повреждений и поломок.

Воздушные тревоги объявлялись часто. Если говорить о количестве самолетов-разведчиков, то их в январе замечено над морем двадцать три, в феврале — восемнадцать, зато в марте — девяносто два. В марте метеорологические условия были весьма хорошими для авиации, чем, вероятно, и объясняется повышенная активность. Все разведывательные полеты совершались днем.

Однако бомбардировок города или порта противник не предпринимал.

Несколько дней назад, несмотря на мои протесты, приказано пароход «Петровский» разгружать не в Северодвинске, а в аванпорту Экономия. На первый взгляд для этого как будто бы были основания: в Северодвинске не хватало причалов, и «Петровский» простаивал. Но получилось как раз то, о чем я предупреждал.

Из Северодвинска к Березовому бару (всего около 20 миль) на проводку «Петровского» (за ледоколом «Микоян») затратили восемь суток. А дальше через бар провести не удалось даже ледоколу «Ленин», пароход застрял.

Потеряв немало времени, нам удалось привести «Петровский» обратно в Северодвинск без особых повреждений. Миновала опасность нападения с воздуха, хотя он был превосходной мишенью в течение многих дней. На этом кончились нарекания портовиков: в Северодвинске-де причалов не хватает, а на Экономии свободные…

Выкалывая пароход изо льда Березового бара, я понял, почему во время первой мировой войны России не удалась северная зимняя навигация. Главным препятствием была ненадежность аванпорта Экономия. А ведь тогда на него делался расчет. Теперешний выбор для зимних погрузок-выгрузок Северодвинского порта намного облегчил ледокольные проводки. Конечно, я не утверждаю, что Березовый бар непроходим ежегодно. Все зависит от ледовой обстановки, сложившейся во время замерзания Двинского залива, от направления ветров…

Апрель… Теперь можно сказать, что самое трудное у нас позади. Апрель при любых условиях — легкий месяц плавания в беломорских льдах. Ну, а май для наших ледоколов — совсем приволье.

В Северодвинске разгуливал морской ветер со снегом. Порт полон иностранными транспортами. Танки, самолеты в разобранном виде, продовольствие, взрывчатка громоздились на причалах. Поезда, отвозившие из Северодвинска грузы, отходили непрерывно, и все же хотелось ускорить, ускорить.

Все как будто сделано. Грузчикам обещана премия за досрочную выгрузку — небольшая добавка к продовольственному пайку. Время все еще тяжелое, голодное, и каждые сто граммов хлеба имели значение.

Я стоял на причале и наблюдал, как выходит из трюма тяжелый танк.

— Константин Сергеевич, вас к телефону Москва.

Через несколько минут я был у аппарата в кабинете начальника порта:

— Бадигин на проводе.

— Говорит Микоян.

— Здравствуйте, Анастас Иванович, слушаю вас.

— Как выгружаются транспорты?

Я доложил.

— Не держите их в порту. Порожние немедленно выводите на рейд. Как ледовая обстановка? Не будут ли задержки в пути? Учтите, союзники каждый наш промах поставят в счет. Не держите транспорты в порту, — еще раз повторил Микоян. — Понятно, товарищ Бадигин?

— Понятно, Анастас Иванович. Ледовые условия меня не тревожат. Будет ли груз от нас на Запад? С грузом во льдах надежнее.

— Груза не будет. Не успеем. Отправляйте без груза, и как можно скорее. Действуйте, желаю успеха. До свидания.

Я положил трубку и задумался. Откровенно говоря, я рассчитывал на груз. Транспорт с пустым брюхом хуже движется, а самое главное — лопасти винта будут выступать из воды и подвергаться ударам и сжатиям льда. Да, худо, но ничего не поделаешь.

— Что сказал Микоян? — спросил начальник порта.

— Приказал всемерно ускорить выгрузку. Корабли выводить сразу на рейд… Сколько осталось груза, надолго ли еще работа? Мне надо готовить проводку, все утрясти.

— Два дня, — подумав, сказал начальник порта, — и ни на один час раньше.

По пути я встретил капитана порта. Он был встревожен.

— Капитаны иностранных пароходов мне заявили, — сказал он, — что войдут во льды только при такой осадке, когда винт уйдет на три фута в воду.

— Значит, им нужно по крайней мере каждому по пять тысяч тонн груза?

— Да, так получается.

— Груза у нас нет и не будет, — сказал я, памятуя разговор с Москвой.

— Мне с ними спорить не приходится. Но какие же основания — входить в лед в худших условиях?

— Основание одно: война.

— Вряд ли для них это понятно, — пробурчал капитан порта. — Дайте им наш паек, будут ли они с ним в конвоях плавать?

Тем не менее выходить в море им придется.

Я позвонил на метеостанцию о погоде в Белом море. Ответили: в ближайшие дни продержится умеренная температура, всего 10—15 градусов мороза и ветры благоприятные, от южной половины. Это уже хорошо. На душе стало легче. Однако заявление капитанов оставалось в силе, и надо принимать меры немедленно. Я решил встретиться с представителем американского морского командования капитаном Харшо. Он относился к перевозкам во льдах благосклонно, так как убедился в преимуществах зимней разгрузки в Северодвинске.

Раздумывая о предстоящем разговоре, я уселся в ожидавшие меня аэросани и поплотнее укутался в тулуп. Аэросани полетели в Архангельск по замерзшим рукавам Двины.

В то время у нас было несколько возможностей сообщаться с портом Северодвинск, и все они были не совсем надежными. Во-первых, можно было доехать на автомашине. Но в этом случае надо было переезжать Двину или по льду или на пароме. Дорога была не совсем удобна, и в пути часто случались задержки. Второй способ — железная дорога. Этот путь был очень долог, да и поезда ходили очень редко и медленно. Еще были два самолета У-2, приписанные к управлению, и, наконец, аэросани, находящиеся в распоряжении Беломорской военной флотилии. Самолет — транспорт, конечно, хороший, однако не всегда им можно пользоваться из-за погоды, а аэросани в пути основательно трясло на ледяных кочках. После путешествия в аэросанях на полной скорости пассажиры потирали бока и не сразу обретали способность к разговору.

На следующий день я был у Харшо. К моей радости, американец, выслушав меня, сказал:

— Я согласен, надо выводить транспорты без груза. Но как уговорить капитанов? Вы знаете лучше меня, что на торговых судах народ упрямый и приказам подчиняется плохо.

— Какой же выход?

Харшо задумался.

— Надо собрать их всех. Я представлю вас, а вы… вы расскажите им то, что я сейчас слышал. По-моему, это убедительно.

— Куда же их пригласить?

— Лучше куда-нибудь к вам, в Северодвинске.

Так мы и договорились. Харшо подготовит капитанов, а я — место встречи. Где, у кого? Тут я вспомнил милейшего Михаила Гавриловича Маркова и его хлебосольную искусницу-жену. …

Я позвонил ему. Удача, Марков сразу согласился организовать прием. Это было особенно подходяще потому, что его «Красин» был широко известен за границей: он участвовал в спасении экспедиции Нобиле. Увидеть ледокол, конечно, захочется иностранным капитанам. Прием назначили на послезавтра, на последний день выгрузки.

Весь следующий день прошел в хлопотах по подготовке Беломорского конвоя. Время летело незаметно.

Назавтра, около 12 часов дня, мы вылетели в Северодвинск на двух У-2 — на одном я, на другом американец Харшо. Полет очень непродолжительный, всего 15 минут. Однако эти минуты едва не стоили нам жизни. На подлете к порту мы попали в огонь своих противовоздушных батарей. Как раз в это время были обнаружены два вражеских разведчика, и зенитчики решили сбить их. Пилоты наших «уточек» спустились как можно ближе к земле — летели буквально между стрелявшими пушками. Сели благополучно, как говорится, без потерь.