— И вправду особенный. Он будет тебя встречать?

— Нет, не сможет, вахта у него. Но он сказал, автобус прямо от аэропорта ходит, довезет. Покажете, где садиться?

— Покажу, там близко.

Света еще с час расспрашивала Ольгу, как живут в Усть-Омчуге, радовалась, что лето там есть — почти полноценных три месяца и даже с жарой до тридцати градусов, — что на огородах растет морковь, картошка и капуста и что, если есть работа, то жить там — хорошо. Потом устала, успокоилась и задремала — по московскому времени-то час ночи, лететь еще часов семь, самое время поспать. Ольге спать не хотелось. Попробовала читать, но невероятные приключения частной сыщицы Агриппины пролетали мимо сознания. Света вдруг всколыхнула ту прошлую жизнь, подробности которой Ольга давно уже уложила на самое дно своей памяти, пересыпала нафталином и с тех пор никогда не перебирала, чтобы не травить душу.

Хватило полугода жизни с Лобановым, чтобы Ольга поняла — с Вадимом она была счастлива. Рядом с ней жил человек, который любил ее спокойной, ненавязчивой любовью, принимал ее такой, какая она есть, помогал и поддерживал так естественно и незаметно, что Ольга посчитала это обязательным фоном ее собственной жизни. И думала, что так будет всегда, что все мужчины ведут себя так. Дура была. Поумнела быстро, но все равно — поздно: Вадим в Москве быстро женился, родил сыновей-близнецов, Веньку и Сеньку. И хотя полностью не ушел из ее жизни — присылал деньги для Нюськи, звонил не реже раза в два месяца, — ничего уже было не вернуть. Лобанов бесился от этих звонков и потом нудил и придирался весь вечер, но Ольга научилась не реагировать на его брюзжание, пропускать все мимо ушей. Если Лобанов не орал — получалось. Если орал, трудно было не реагировать — шумел очень, а реагировать — напрасная трата нервов. Хотя в обмороки от его воплей Ольга не падала: ко всему, оказывается, привыкнуть можно. Того, что от нее требовал Лобанов, она сделать не могла. И быть такой, как он требовал, не могла. Хотя первые полгода совместной жизни очень старалась. Потом год старалась не очень — слишком много уходило сил, чтобы следить за собой: как ходит, что говорит, как расставляет посуду на кухне, как складывает вещи в шкафу, чтобы звонить по пять раз на дню, отчитываясь, что делает и когда придет, чтобы оправдываться, если пришла слишком, по его мнению, поздно, и доказывать, что раньше прийти она ну никак не могла.

В конце концов Ольга устала от тотального лобановского контроля, от его нотаций и внушений, что она несовершенная, малоприспособленная и без его опеки ни на что не годная. Она даже развелась с ним восемь лет назад. Развода Лобанов долго не давал, не являлся на заседания суда, вымотал из Ольги всю душу и последние силы. Развода она добилась, но ничего не изменилось. Ольга так и осталась жить с фамилией Лобанова, под одной с ним крышей, только что вещи его перетащила в отдельную комнату да спать с ним отказывалась. Квартиру даже разменять нельзя было. Она располагалась на втором этаже, а на первом был рентгенкабинет городской поликлиники. Почти сразу после того, как у Ольги поселился Лобанов, кто-то в СЭС выяснил, что в доме слишком большой фон рентгеновских излучений, и жильцов принялись расселять. Выселили всех, кроме Ольги

(Лобанов так жил, без прописки), потом начался расцвет демократии, выборы-перевыборы, заявления властей, что Север стране не нужен. Народ кинулся уезжать из города, чиновники переключились на другие хлопоты, врач из СЭС тоже уехал. Про решение СЭС городские власти забыли, про Ольгу — тоже. По документам она занимала комнату в коммуналке, на деле — просторную трехкомнатную «сталинку» в центре Магадана, но никаких продаж-обменов она с ней делать не могла. И выгнать Лобанова тоже не могла — не уходил он. Тогда ушла Ольга — в себя, в работу, в командировки. Ездила по Колыме, писала о людях и умирающих поселках и видела такие человеческие истории, такую глубину отчаяния и такую силу духа, что Лобанов с его наездами и брюзжанием казался ей мелким и несущественным. Да и польза от него была — он оставался на хозяйстве, присматривал за Нюськой, относился к ней по-отцовски. И хотя тоже пилил ее и воспитывал, но устраивал девчонке походы в сопки, брал с собой на острова и озера. Лобанов был профессиональным туристом. Знал все заповедные места и тропы Магаданской области «от и до» и за определенную плату готов был делиться этими знаниями со всеми желающими. На волне интереса иностранцев к ГУЛАГУ делился успешно, водил иностранных исследователей по бывшим сталинским лагерям, получал от них вознаграждение в валюте. Теперь эта волна схлынула. Иностранцы насмотрелись и на лагеря, и на легендарную лагерную столицу. Да и местный сервис не очень располагал к визитам: и в облезлой гостинице «Магадан» совкового типа и в евроотремонтированном отеле «Вечерний» одинаково отсутствовала горячая воду с мая по сентябрь и устраивали бега тараканы. Поэтому в последнее время Лобанов носился с проектом экстремального туризма со сплавом по Колыме и восхождениями на самую высокую, высотой с Эверест, сопку. Со своей всегдашней настойчивостью бомбил этими проектами местную прессу и администрацию, писал в Москву и даже успел завлечь съемочную группу передачи «Вокруг света» вместе с Сенкевичем. Ольга тогда тоже с ними поездила, посмотрела, рыбу в море половила, на вертолете в такие сказочно-заповедные места залетала, — одно озеро Джека Лондона, голубое роскошное зеркало в изумрудной оправе окрестных сопок, чего стоит! Была бы американским туристом-любителем, заплатила бы, по лобановским расценкам, за это удовольствие тысяч двадцать, долларов.

Впрочем, она и так платила, в рассрочку. От лета до лета Лобанов жил на ее зарплату. Не то чтобы денег требовал, но ел продукты из холодильника, брал ее сигареты и как-то так ставил в известность о неотложных расходах, что Ольга платила. Когда уезжала в командировки, она всегда оставляла ему денег на хозяйство — он ведь за Нюськой смотрел. Когда деньги у него появлялись, летом, в сезон, Лобанов тратил их на свои туристские неотложные нужды и покупал что-нибудь в дом. Недавно вот купил диван — у Ольги не получалось скопить — и считал себя добытчиком, хозяином, и ждал от Ольги бурных похвал и восторгов. На диване деньги закончились, и опять все жили на Ольгину зарплату.

— Что пить будете? — вернула Ольгу в самолет стюардесса.

— Воду, пожалуйста, без газа. А обед скоро будет?

— Минут через сорок.

— А мне «колу» дайте, девушка, — проснулась Света. Она позевала, потерла глаза, пригладила взъерошенные кудряшки, зацепилась взглядом за обложку Ольгиной книги и перешла на ты: — Слушай, Оль, а давай погадаем.

— Как?

— А по книжке по твоей. Я дома всегда по книжкам гадаю.

— Так это же детектив!

— А хоть кулинарный справочник. Нет, серьезно, я по справочнику тоже гадаю. Если выпадет что-то типа «взять телячьи почки и два часа вымачивать в проточной воде», — значит плохой прогноз, а если «украсить взбитыми сливками и нарезанными ягодами клубники» — все будет хорошо.

— А если «помешивать на медленном огне до загустения»? — развеселилась Ольга.

— Тогда сиди и жди — все само образуется. Ну, вот давай открой мне двадцать четвертую страницу и прочитай шестую строчку сверху... нет, восьмую строчку!

— «Дверь за ней захлопнулась, и Агриппина осталась одна. В темноте угадывались ступени. Они вели вверх, к какому-то источнику света. Свет мерцал бледным заревом, которое Агриппина ясно различила, как только глаза привыкли к темноте», — прочла Ольга, залезая и на девятую строку. — И что это значит?

— Что у меня все будет хорошо. Смотри: дверь захлопнулась — это я уехала из своей прошлой жизни. Осталась одна — одна ведь сейчас лечу. Лестница вверх — значит, куда надо идти собралась. Свет вдалеке — все будет хорошо. Теперь давай ты. Называй страницу и строчку.

— Ну, страница тридцать восемь, строка двенадцать, снизу, — назвала Ольга свой возраст и завтрашний (или уже сегодняшний? Запуталась совсем с этой восьмичасовой разницей во времени!) день.