Надо опереться на церковь. Этот Феофил, слышно, боится Москвы. И к лучшему… Сколько, однако, земель у дома святой Софии Новгородской?

Да, он имеет право судить непокорный Новгород! И об этом должны знать все! Пусть Степан Брадатый рассылает свои рукописанья! Пусть богомолец, митрополит Филипп, тем озаботится! Прежнее его послание не возымело успеха. Теперь доносят, что тех попов, что чли послание митрополита с амвона, новгородцы лишили руги — голодом решили заморить! Митрополиту уже послано сказать об этом…

Но как же все-таки было с войсками Андрея Юрьевича?

Боголюбский послал на Новгород значительные силы. Владимирскую рать, и смоленские войска, и рязанские, и муромские — мало не всю землю русскую.

Почему они были разбиты? Ни в летописях, ни в объяснениях дьяка Степана Брадатого он не находил иных причин тому, кроме чудесного заступничества Богородицы. Город был окружен. Войска два дня бились, загоняя внутрь выходивших на вылазки новгородцев. Ежели бы их остановили на пути, где-то на Ловати, в болотах, даже под Русой — это легко понять! Но почему победоносное войско побежало именно тогда, когда был совершен крестный ход по стенам и оскорблена святыня?! Непонятно! И влияние покойного архиепископа Ионы на отца тоже было непонятно ему. Новгородские святые, этот их Варлаамий Хутынский, вызывали враждебное чувство и смутную боязнь.

Что ж! Чудотворная «Божья Матерь Владимирская» не один раз отвращала от Москвы вражьи нашествия! В конце концов только чудом можно было объяснить поражение суздальских полков.

Иван вживе представил себе разгром московских ратей, бегство, прорывы конницы, брошенные обозы, панику… В душе он не любил войны. И не любил за эти постоянные неожиданности военного счастья. Рассчитать до конца войну, чтобы знать наперед, за каким действием какое должно обязательно последовать, так, как рассчитывал он ходы во время игры в шахматы, не представлялось возможным. Иван был великий шахматист, только пешками для него были люди, а тавлеей — шашечницей — расчерченная струями рек, разноцветьем лесов и пашен русская земля.

Он медленно закрыл толстую кожаную книгу и аккуратно застегнул медные застежки переплета. Поднялся. Оглядел покой. «Гонимы гневом божьим!» О чуде обязательно следовало поговорить с духовным отцом — митрополитом Филиппом. Государь должен предвидеть все.

В начале марта в Москву пришла весть о смерти киевского князя Семена, передававшего наследование брату Михаилу. По слухам, король Казимир хотел забрать киевское княжение под себя, поставив там воеводу. Очень можно было полагать, что при этих известиях Михайло не усидит на новгородском столе.

В Новгород тотчас отправился Иван Федорович Товарков с новым великокняжеским увещанием. Расчет, как скоро выяснилось, оказался верен.

Михайло Олелькович, достаточно напуганный перспективою войны с московским князем, немедля предпочел верное неверному: бедный, но зато свой и законный киевский стол, где он будет полновластным господином, опасному, хоть и богатому, новгородскому условному княжению. За ним потянулись волынские, киевские и смоленские купцы, литовские торговцы и шляхта, вся огромная прожорливая свита князя, четыре с лишком месяца лишь даром проевшая новгородский хлеб и потратившая новгородское обилие, от чего Новгороду было «истомно сильно». Уезжая, Михайло к тому же пограбил город Русу, соляную сокровищницу Новгорода, а от Русы до рубежа забирал себе хлеб, скот и даже полоняников. Ропот по поводу разорительного содержания киевского князя и его прощальной «шкоты» сильно пошатнул авторитет Борецких. Это была первая нежданная катастрофа для Новгорода и первый, хоть и не намеченный заранее, серьезный успех великого князя Ивана.

На Крестопоклонной неделе Иван посетил митрополита Филиппа и имел с ним долгую беседу о новгородских делах.

Они сидели в прямых деревянных креслах друг против друга, молодой государь и престарелый глава русской церкви. Ивану не нужно было убеждать митрополита — отпадение новгородской церкви, переход богатейшей русской архиепископии в ведение хотя бы и одной лишь мирской власти литовской короны (от церковного отпадения ублюл Господь, страшно подумать, что сотворилось бы, ежели на владычное место избрали Пимена!) повергло Филиппа в смятение и ужас. Он уже чувствовал, как начинает шататься стол московских митрополитов. Церковные нестроения после богоотметного собора во граде Флоренции; паки и паки вмешательство литовских униатских митрополитов в дела московского православия; еретики, умножающиеся по градам; псковские споры церковные, а ныне неслыханная смута новгородская всего этого с избытком хватило бы и для более могучей души. Филипп ежечасно убеждался, что в нем недостает нужной по нынешним смутным временам твердости, коей столь много в молодом государе, и даже подчас разумения. Но он верил! Верил тем пламеннее, чем труднее казался возложенный на него крест, верил в конечное торжество православия и согласие всех православных, верил в доброту людскую и доброту и мудрость государя, верил, что увещеванием можно добиться согласия даже и в сем прискорбном споре с Великим Новгородом. Не дал же Господь избрать Пимена на архиепископию новгородскую! Он изнурял себя долгими молитвами и постом, тайно возложил вериги на свою ветхую плоть. Сейчас Филипп был готов на все, что предложит или потребует от него Иван и до чего он, по мягкосердечию своему, не мог бы сам додуматься. У них уже был разговор о Феофиле, и Филипп, затягивая ответ новоизбранному владыке, теперь уже мог сообщить Ивану, что нареченный на владычество Феофил смиренно мудр и в руце митрополита московского, а также и великого князя, государя всея Руси, пребывает.

— И многая чудеса во граде согласно указуют гнев господень на дерзнувших уклонитися десницы государевой! Буря сломила крест на Святой Софии. На гробах двух архиепископов в Софии видели кровь. У Спаса, что на Хутыни, сами зазвонили колокола, а в церкви Евфимии на иконе «Богородицы» из очей предивно полились слезы, аки струя. Иные узрели слезы на иконе святого Николая-чудотворца, что в Никитиной улице. А осенью на Федорове улице слезы лились с ветвей и верхушек топольцов. Всем богобоязненным гражанам открылись знамения сии и согласно предвещают наказание граду за гордыню и отпадение к латинам!

Иван молча глядел в доброе морщинистое лицо своего духовного отца и тихо досадовал на митрополита. Он напомнил о неудаче первого послания в Новгород:

— Надеемся, что молитвенник наш приложит… не возьмет во труд паки просветить заблудших лепотою слова своего!

Филипп с готовностью обещал тотчас направить в Новгород новое увещевательное послание.

С некоторым затруднением для себя, Иван изложил митрополиту свои сомнения относительно иконы «Знамение Богородицы» и чуда одоления суздальцев, от нее, произошедшего. Филипп задумался. Потом лицо его просветлело:

— Сыне мой! Милость божия почасту отделяет равно грешных и праведных, ибо терпению Его и любви нет предела. Но не забыл ли ты о том, где в ту пору обреталась митрополия русская? Не во Владимире, и паки скажу, не в нем! Ныне же, по молитвам святого Петра митрополита, стол митрополии во граде Москве, где же и чудотворные мощи оного святителя в храме Успения под спудом пребывают! Отложи заботы о том, о чем святая церковь денно и нощно молит Господа, да не пропустит он умаления власти государя, Богом данной! — Тут Филипп опустил глаза и вновь напомнил Ивану о строительстве нового Успенского храма:

— Соромно зрети такое! Соборная церковь града Москвы грозит рухнуть, своды, безлепо подперты древием, от чего уже встали хулы и насмешки по иным градам, и от богомольцев нарекания, зане таковое нестроение ведет к умалению славы и даже чудотворной мощи московских святителей!

Иван отвечал, твердо глядя в лицо митрополита, что денно и нощно, с неослабною заботой мыслит о зиждительстве нового храма и лишь дела новгородские мешают ему немедленно приступить к строительству.