Вдруг тишину нарушил шум: во дворе затеяли драку кошки. К удивлению супругов, обе собаки сразу же сели и приветственно замахали хвостом, всем своим видом выказывая радость и интерес.

Позже они охотно пошли за Маккензи в конюшню, где он навалил сена в угол пустого денника и поставил для них полную миску воды. Маккензи плотно запер за собой дверь и убедился, что щеколда крепко задвинута и не соскакивает, даже если дверь потрясти.

Вскоре погас свет в нижнем этаже дома, а вслед за ним — и в спальне наверху.

Собаки лежали в темноте, чутко прислушиваясь. Скоро послышалось легкое царапанье когтей о дерево, задвижка щелкнула и дверь слегка приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить узкое кошачье тело. Прежде чем свернуться клубком у груди старого пса, сиамец низко, раскатисто помурлыкал, поочередно поднимая передние лапы и как бы утаптывая сено. Затем он умиротворенно вздохнул и в конюшне воцарилась тишина.

Молодой пес проснулся в холодный предрассветный час. Он увидел несколько последних бледных звезд, которые посылали, понятные лишь ему, сигналы. Пора было двигаться дальше, пора было спешить к западу.

У дверей конюшни к Лабрадору присоединился, зевая и потягиваясь кот, а потом и старый пес, дрожащий от холодного утреннего ветерка.

Они некоторое время неподвижно сидели, прислушиваясь, и вглядывались в темный двор фермы, где уже просыпались домашние животные.

Надо было уходить. Предстояло пройти много миль, прежде чем можно будет сделать первый привал и погреться в теплых лучах солнца. Друзья бесшумно пересекли двор и вышли в поле, направляясь к темной полоске леса вдали. На покрытом инеем жнивье за ними тянулись три цепочки следов. Когда они свернули на оленью тропу, уходящую на запад, в верхнем этаже дома зажегся свет.

Животным оставалось пройти последние пятьдесят миль. Было очень хорошо, что они подкормились и отдохнули. Бо́льшая часть их пути теперь шла через Стреллонский заповедник — место более суровое и пустынное, чем те, через какие им приходилось переходить до сих пор. Отважным путешественникам предстояли морозные дни, опасная и утомительная дорога. Тут не было людей, от которых можно ожидать помощи. И самое худшее, что их вожак был слаб и болен.

Вверх по реке Святого Лаврентия, что в восточной Канаде, к Монреалю на всех парах шел лайнер. Позади остался Квебек. На верхней палубе, облокотившись о перила, стояли Хантеры, глядя на открывающуюся панораму. Они, наконец, возвращались домой после долгого пребывания в Англии.

С тех пор, как лайнер вошел в залив, дети, Питер и Элизабет, очень взволнованные, почти не покидали палубы. Проснувшись утром, они начали подсчитывать часы, оставшиеся до прибытия домой. Дети радовались и возвращению на родину, и предстоящей скорой встрече с друзьями, с родным домом и — не в последнюю очередь — со своими четвероногими любимцами.

Элизабет без конца говорила, как она встретится с котом, втайне желая, чтобы ее убеждали, что Тао ее не забыл. Она везла ему в подарок красный кожаный ошейник.

Питер же был совершенно счастлив и нисколько не сомневался, что его возвращение будет само по себе прекрасным подарком для Боджера. С тех пор, как он себя помнит, его не покидала уверенность, что собака всегда рядом и полностью принадлежит ему…

Их отец, глядя на бесчисленные стаи диких уток в утреннем небе, предвкушал, как вскоре он, вместе с нетерпеливым Люэсом, снова увидит их над заболоченной дельтой или над убранными полями, у себя, на западе…

А за тысячу миль отсюда за письменным столом сидел Джон Лонгридж, держа в руке письмо от своей крестницы. Его мысли были так же мрачны, как пустой, безмолвный дом, в который он только что вернулся. С упавшим сердцем он прочел взволнованные строчки о том, как Элизабет мечтает поскорее встретиться с котом Тао и, разумеется, с собаками, и опустил письмо, так и не дочитав его до конца. При взгляде на календарь, отчаяние Лонгриджа усилилось: если Хантеры поспеют на утренний самолет, то будут дома на следующий день к вечеру, и следовательно, через двадцать четыре часа Лонгридж должен будет сообщить им убийственную новость, что животные исчезли и сам он не имеет ни малейшего представления, где они и что с ними.

Миссис Оукс также была расстроена. Вместе с Лонгриджем они разгадали, что случилось с обгоревшей запиской и в результате недоразумений, животные убежали, как будто сознательно выбрав для этого подходящий момент. Правда, именно этот факт убеждал его в том, что подопечные его не сбежали: если бы им здесь было плохо, они могли уйти и тогда, когда Лонгридж был дома.

Лонгридж уже обдумал все возможные несчастья, которые могли произойти с животными: смерть на дороге, отравление, капканы, похищение, заброшенные колодцы. Но и самое пылкое воображение не могло представить, что случилось одновременно с тремя животными столь различного нрава. Также неясно было, каким образом такое, бросающееся в глаза трио, прошло незамеченным через их небольшой поселок.

Он выспрашивал у школьников, друзей Боджера, про беглецов, но никто из детей, обычно столь наблюдательных, не видел в то последнее утро ни самих собак, ни какой-нибудь чужой машины, вообще ничего необычного. Ни один из многочисленных постов полиции тоже ничего не смог сообщить.

И все же Лонгридж обязан завтра сказать Хантерам что-либо более или менее определенное: если уж не на что надеяться, то надо, по крайней мере, выяснить, куда же делись животные.

Он сжал руками голову и постарался направить свои мысли в разумное русло. Животные не могли раствориться в воздухе. Должно же быть какое-то убедительное объяснение. Причину их исчезновения надо искать в обычной, каждодневной жизни. В памяти зашевелилось какое-то полустершееся воспоминание, но он еще не мог его восстановить…

Уже темнело. Лонгридж включил свет и встал, чтобы разжечь камин. Тишина в комнате действовала угнетающе. Когда он поднес спичку к растопке и смотрел, как вспыхнуло пламя, ему вспомнился последний вечер у этого камина.

Он вновь увидел пару загадочных сапфировых глаз на черной, как маска, морде кота, удобно развалившуюся белую собаку, темный угол, в котором сидела другая собака, тоскующая, прислушивающаяся… Перед ним всплыли глаза рыжего Люаса, он вспомнил, что лабрадор вел себя совсем не так, как остальные, вспомнил, как в последнее утро он неожиданно протянул ему лапу…

Внезапно Лонгриджа осенило. Он понял все!

Дверь отворилась, вошла миссис Оукс.

— Я знаю теперь, куда они ушли, — медленно произнес Лонгридж — Люас увел их домой, увел всех их назад, домой!

Миссис Оукс с минуту недоверчиво глядела на него молча, потом испуганно воскликнула:

— Нет! Нет, они не могли этого сделать! Не может быть! Ведь до дома Хантеров около трехсот миль! Кто-нибудь увидел бы их, сказал бы нам…

Но тут миссис Оукс запнулась, вспомнив, что у собак не было ошейников, а у терьера не было и клейма на ушах, так как пес был зарегистрирован в Англии.

— Они идут, где их никто не может увидеть, — задумчиво произнес Лонгридж. — Они идут, повинуясь инстинкту, самым коротким путем на запад — прямиком через хребет Айронмаус.

— Через Айронмаус? — с ужасом повторила миссис Оукс, — если это так, нам не на что надеяться, — там медведи, волки и всякое зверье и, если наших беглецов не сожрали в первый же день, то они погибли бы от голода.

У женщины был такой удрученный вид, что Лонгридж счел необходимым ее подбодрить: животных вполне мог приютить какой-нибудь охотник или старатель; может быть, уже сейчас кто-нибудь спешит к телефону…

Но миссис Оукс была безутешна.

— Не будем обманывать себя, мистер Лонгридж, прервала она его. — Предположим, молодая собака могла пройти по этим местам. Даже кошка могла — никто не умеет так о себе заботиться, как кошки. Но мы с вами прекрасно знаем, что старого белого Боджера не хватило бы и на десять миль. Пес уставал, даже когда мы шли с ним к моей сестре. Правда, он еще и притворялся, чтобы у меня что-нибудь выклянчить, — произнесла миссис Оукс улыбнувшись, — но ведь это факт, что ни одна собака его возраста не выживет и двух дней, отправившись в этакую глушь.