Клим Кириллович не заметил, как добрался до станции. Станционную площадь окружали мелкие лавочки с огромными вывесками, рекламирующими бакалейные и хозяйственные товары. Среди них выделялся добротный двухэтажный дом, высокую угловую башню которого, увенчанную трапециеобразной крышей, облепили вывески на русском и финском языках – самая крупная, написанная аршинными буквами, гласила: "Торговый дом «Гермес». В ожидании пассажиров на площади собрались извозчики, целая кавалькада пролеток и тарантасов. Договорившись с извозчиком-финном, в опрятную двуколку которого была впряжена сытая крепкая лошадка, Клим Кириллович, все еще продолжая размышлять о последствиях трагического события, поднялся на низкую, мощенную мелкими камешками платформу с узкой полоской рельсов для багажной тележки.

Полина Тихоновна приехала, как и договаривались, во втором вагоне поезда. Кондуктор-финн в черной форме вынес ее баулы из вагона на платформу, где их принял подошедший извозчик, направившийся с багажом к своей двуколке.

– Тетушка, откуда столько баулов? Посыльный еще к обеду доставил наши вещи из Петербурга! – сердился Клим Кириллович.

– Так, набралось кое-что. Представляешь, жандармы, что по вагонам ходили, меня и не проверяли, даже не подошли ко мне. А в Петербурге лето в разгаре, – без всякой связи с жандармами продолжила Полина Тихоновна, которую, бережно поддерживая под локоть, племянник вел по платформе маленькой, недавно построенной станции. – Воздух на улицах, да и в скверах – отвратный. От него можно нажить все болезни – от заразительных до нервных. Навозные испарения, пыль от перестилки мостовых, копоть, фабричная гарь. А здесь-то какая благодать! У Муромцевых все здоровы? Климушка, что случилось?

Движения и жесты ее племянника, стройного крепкого молодого человека, сохраняли присущую им уверенность и точность, светлое продолговатое лицо оставалось спокойным, в уголках красиво очерченного рта скрывались милые тетушкиному сердцу ямочки, разве что исчезли лукавые искры из серых насмешливых глаз. Но внешнее спокойствие племянника не могло обмануть Полину Тихоновну. Доктор понял, что вид у него не из лучших, если всегда деликатная тетушка так прямо ставит вопрос.

Пока они шли по платформе мимо деревянного вокзала, напоминающего то ли терем, то ли миниатюрный замок, мимо небольших лавчонок, умудрившихся залезть на самую платформу, он вкратце рассказал о несчастном случае, происшедшем у дачи Муромцевых. Усаживаясь в двуколку, Полина Тихоновна беглым рукопожатием постаралась подбодрить племянника, успокоить, вернуть в нормальное состояние духа. Впрочем, через минуту она, искоса поглядывая на плотную спину финна-извозчика, уже продолжила рассуждать о петербуржцах, которые не могут похвалиться своим здоровьем и вообще большею частью низкорослые и худосочные, созревшие слишком рано умственно, но недоразвитые в своей мускулатуре из-за условий жизни и климата.

– Как хорошо, что железная дорога позволила не слишком состоятельным петербуржцам выезжать сюда, на Карельский перешеек, снимать и покупать дачи. Наконец-то у петербургской интеллигенции появилась своя дачная местность, – воодушевленно твердила Климу Кирилловичу тетушка.

На «Вилле Сирень» их уже ждали. Все профессорское семейство было в полном сборе, и кроме хозяев в общем собрании на веранде принимали участие граф Сантамери, чей мотор Коровкины видели на дороге перед дачей, а также студент Петя и Прынцаев. К крыльцу были прислонены два блестящих велосипеда, рядом с ними гордо восседал безобразный Пузик. Отсутствовала лишь Зинаида Львовна.

Полина Тихоновна в сопровождении Елизаветы Викентьевны и Глаши отправилась во флигель – знакомиться с новым местом жительства и приводить себя в порядок.

Барышни Муромцевы вносили последние штрихи в сервировку чайного стола. Мура в сопровождении Пети направилась к леднику. Оттуда Петя под присмотром младшей дочери профессора принес на вытянутых напряженных руках огромное блюдо – на нем располагалось нечто воздушно-розовое и аппетитно пахнущее свежей клубникой.

– Клубничный торт, – уныло произнесла Мура, устанавливая с помощью Брунгильды блюдо посредине стола. – Мы его сегодня специально готовили в честь прибытия Полины Тихоновны и вашего, Клим Кириллович. Даже гулять днем с вами не пошли.

Петя сглотнул слюну и свирепо уставился на Клима Кирилловича. Мура и Брунгильда, дождавшись возвращения матери и Полины Тихоновны, стали раздавать большие порции своего кулинарного изделия.

– Ну что, дорогие мои друзья, – начал профессор Муромцев, когда все за столом угомонились. – Что будем делать? Завтра здесь жить станет невозможно. Газетчики понаедут, прохода не дадут. Но и съезжать с дачи нельзя – полиция сочтет подозрительным. Придется несколько дней сидеть безвылазно дома.

– Жалко, погода чудесная. – Мура, сидевшая со странным выражением лица, смотрела на Клима Кирилловича. Она, казалось, хотела сообщить мимикой что-то другое – и именно Климу Кирилловичу. Но он не понял.

– Мы со своей стороны, – вступил в разговор граф Сантамери, – хотим вас уверить, что ни на какие вопросы относительно вашей семьи отвечать газетчикам не будем. Не будем создавать ажиотаж. Не правда ли, господа?

Петя Родосский и Прынцаев, расправляясь со своими порциями чудесного торта, энергичными кивками подтвердили сказанное графом.

– Вы чрезвычайно любезны, месье Сантамери, – слегка наклонила голову в сторону графа Клизавета Викентьевна, – у нас нет оснований сомневаться в вашем благородстве.

– Что думаете по поводу случившегося вы, Клим Кириллович? – поинтересовался профессор.

– Пренеприятный инцидент, – уклончиво ответил доктор и скользнул взглядом по Муре. Она, казалось, ждала этого движения, чтобы выразительно – всего лишь на долю секунды! – округлить глаза и тут же опустить их вниз.

– А где вы, граф, оставили Зинаиду Львовну? – внезапно повернулся доктор к Рене.

– У нее концерт в Сестрорецке. Я отвез ее туда и вернулся, а она там переночует в гостинице Курорта.

– Зинаиде Львовне повезло, – заметила явно расстроенная Брунгильда. – Я теперь не смогу даже из дома выходить, все время буду думать о трупе, который лежал на дороге.

– И зачем только люди стреляют в себя? – мрачно пробормотал Петя Родосский, увлеченно жующий торт. – Еще можно понять тех, кто берет в руки оружие для террора...

– Ну что вы такое говорите, голубчик, – всплеснула руками Елизавета Викентьевна, – нет-нет-нет, никаких подобных речей в нашем доме.

– Я и не сказал ничего особенного, – стал оправдываться Петя. – Я ведь чисто теоретически...

– Ваша теория, батенька, сильно бы поколебалась, если б вы увидели то, что пришлось увидеть нам, – вываливающиеся из черепа мозги с кровью, – отрезал профессор.

– Петр Павлович – теоретик неважный, а вот практик из него получится хороший, он так быстро и решительно осваивает велосипед, сразу чувствуется техническая жилка, будущий механик. – Произнося свою тираду, Ипполит Прынцаев вскочил со своего стула, бессмысленно пометался по веранде и снова опустился на стул рядом с Брунгильдой, виновато ей улыбнувшись.

– Позвольте и мне принять участие в вашем разговоре, – пытаясь разнять спорщиков, вступила в беседу Полина Тихоновна. – Не говорите о страшном – ночью кошмары приснятся. Сегодня в поезде до самого Белоострова жандармы ходили. Вшаж проверяли. Говорят, в соседнем вагоне у скромной молодой женщины, из благородных, в чемодане под детской куклой и бубликами кусок динамита нашли.

Петя трагически молчал, думая про себя: «Иногда лучше молчать, чем говорить». Сантамери с интересом взглянул на Полину Тихоновну – казалось, он ждал продолжения рассказа. Но вместо нее заговорил профессор:

– Сущее бедствие, от Белоострова до Петербурга и обратно, жандармов в вагонах всегда много, до самой Финляндии пассажиров пасут. А уж здесь, в Финляндии, свои законы, своя полиция, помягче, чем в России, вот и съезжается сюда бунташный люд, тащат из-за границы и газеты запрещенные, и прокламации, а то и оружие, чтобы в Петербург переправить, устраивают «фабрики бомб». Да и Сестрорецкий завод рядом, опять-таки можно и рабочих возмутить. Студенты и рабочие – вот кого стараются вовлечь в свои разрушительные действия борцы за счастье человечества. А Финляндию превращают в тыловую базу революционеров.