И я, сэр Ланселот-дитя,

Сейчас, колено преклоня,

Пообещаю королю...

Он продолжал свой монолог и дальше, однако его не слушали. Потеряв самообладание, зрители разразились хохотом. Позже один из них назвал это происшествие "культурным безобразием".

Что касается участников представления, то на них вид Пенрода не произвел столь сильного впечатления. Наиболее проницательные из них правда, таких было меньшинство - сразу догадались, что комбинезон - не что иное, как необходимая поправка, на которую Пенрода вынудили неправомерные действия матери. Эта часть актеров прониклась к нему невольным почтением. Так молодые заключенные робко и одновременно восторженно взирают на соседей по камере, приговоренных к виселице. Другие дети просто решили, что Пенрода так одела мать. Наряд им казался немного странным, но они считали, что родители и не такое могут придумать, и пытались продолжать представление.

Их мужество было беспредельно, но кратко. Неудержимый хохот зрителей выбивал детей из колеи. Они не понимали, в чем дело, но от этого им было не легче. Стоило сэру Ланселоту-дитя открыть рот, как зал начинал неистовствовать, повергая актеров во все большее замешательство. Наиболее решительные из зрителей, собрав последние силы, покидали зал. Эти девушки и женщины доходили до фойе, чтобы, упав друг другу в объятия, снова зарыдать от смеха. Малодушные продолжали хохотать в зале.

Места рядом с миссис Скофилд и Маргарет незаметно опустели - так зрители проявили свою деликатность. Друзья автора пьесы поспешили за кулисы, и там миссис Лора Рюбуш открылась им с совершенно неожиданной стороны. Позже они уверяли, что та сама не ведала, что творит. Как бы там ни было, она со слезами на глазах молила, чтобы ей дали возможность хоть ненадолго остаться один на один с Пенродом Скофилдом.

Ее увели.

Глава VI

ВЕЧЕРОМ

Солнце скрылось за забором Скофилдов. Конечно, от их заднего двора светило, даже и заходящее, находилось на солидном расстоянии, но вечер все-таки наступил. Пенрод подошел к забору и бросил на него задумчивый взгляд. Он уже было собрался, по обыкновению, оседлать его, но, осторожно ощупав себя сзади, почел за лучшее вообще ни на что не садиться. Он тяжело вздохнул, прислонился к забору и посмотрел на верного Герцога. После этого он предался воспоминаниям. Картины, одна другой драматичнее, проносились у него в голове. И наконец он дошел до самой ужасной. Это случилось в тот момент, когда ненасытного сэра Ланселота-дитя оттаскивали от сэра Галахада-дитя. Последнего он атаковал прямо на сцене. Едва над провалившимся спектаклем опустился занавес, сэр Галахад был повержен и продолжал истошно вопить до тех пор, пока Пенрода не оттащили от жертвы.

О, коварство женской натуры! Вместо того чтобы встать на сторону справедливости, торжествовавшей в лице Пенрода, Марджори Джонс рыдала над участью сэра Галахада-дитя. Когда обозленный сторож схватил Пенрода и потащил вон, она залепила ему звонкую пощечину, а потом, презрительно отвернувшись, заключила в объятия сэра Галахада-дитя.

- Не смейте никогда больше разговаривать со мной, Пенрод Скофилд! крикнула она вдогонку.

Дома бывшего сэра Ланселота-дитя заперли в чулан, где он принужден был дожидаться прихода отца. Вернувшись домой, мистер Скофилд прибег к очень древнему методу воспитания. Может быть, к нему прибегали еще первобытные люди. Что касается античного мира, то там он совершенно определенно применялся, и с той поры пользуется популярностью среди тех, кто привержен жизни по-спартански суровой и простой.

Именно потому Пенрод стоял теперь на заднем дворе, подпирал спиной забор и переживал события минувшего дня.

Можно поразиться столь пестрой биографии, куда входили работа над "Гарольдом Рамиресом", позор, который навлек на семью Пенрод, когда, спасая личное достоинство, воспользовался комбинезоном сторожа, вызов соперника на дуэль, измена любимой, арест и, наконец, казнь. И, что самое удивительное, все эти события, испытать которые иному представителю взрослого мира не хватает целой жизни, нашему герою удалось пережить за какие-нибудь восемь часов. И вот теперь, снова взглянув на Герцога, он вполне обыденным тоном заметил:

- Ну и денек сегодня был...

Потом он посмотрел на небо и заметил первую звезду. Особенного восторга это у него не вызвало, и он зевнул. Потом у него опять вырвался глубокий вздох, но на этот раз не от горя. Просто день кончился, и ему стало скучно.

Глава VII

ПАГУБНОСТЬ ПЬЯНСТВА

На другой день Пенроду удалось разжиться мелкими деньгами. Способ, которым он этого добился, был старым как мир, и, наверное, им пользовались еще мальчишки из Вавилона. Когда учительница воскресной школы стала собирать еженедельные пожертвования, Пенрод - сначала он это сделал действительно по ошибке - сунул руку не в тот карман, где лежали деньги. Обнаружив, что карман пуст, Пенрод так растерялся, что добрая леди поспешила прийти ему на помощь. Она просила не придавать значения тому, что произошло, и добавила, что с ней самой такое частенько случается, ибо она очень забывчива. Это было так трогательно, что Пенрод поневоле задумался кое о чем, и перед ним возникли совсем недурные перспективы скромного, но зато регулярного дохода.

После того как воскресная служба кончилась, Пенрод, вместо того чтобы пойти домой, направил свои стопы к аптеке рядом с церковью. Там он решил потратить средства, которых так и не досчитался многострадальный Китай. Иными словами, душеспасительную благотворительность он променял на пагубное чревоугодие. Повинуясь сей зазорной, но соблазнительной страсти, Пенрод приобрел пакетик карамели. В подавляющем большинстве его составляли конфеты того сорта, которые напоминают засахаренные конские копыта. Они обладают такой дивной крепостью, что растворить их не в силах никакая слюна, и только тот, кто скуп до крайности, мог, по мнению Пенрода, не понять, сколь выгодно вкладывать средства в эту, поистине неиссякающую во рту сладость.

Спасаясь таким образом от голода, Пенрод потратил оставшуюся мелочь на билет в кино, где, вопреки запретам церкви, сеансы по воскресеньям не отменяли. Он уселся в уютном полумраке и принялся методично истязать свою печень конскими копытами из пакетика, удовольствие от которых усиливалось немым кино.

Один из фильмов произвел на него неизгладимое впечатление. Это была трагическая история пьяницы. Началось все с пристрастия к пиву, которое герой картины поглощал в компании растленных коммивояжеров. Затем он Пенрод так и не понял, почему это произошло, - предстал зрителям в вечернем костюме среди каких-то не слишком воспитанных дам. Потом демонстрировалось пагубное влияние алкоголя на взаимоотношения героя фильма с домашними: вооружившись тростью, которая невероятной толщиной больше напоминала дубину, он сперва лупил ею жену, а позже - молившую о пощаде малолетнюю дочь. Вскоре дочь и жена сбежали из дома и, пробившись сквозь метель, которая бушевала на улице, нашли защиту у родственников. Все кончилось тем, что пьяница попал в сумасшедший дом.

Пенроду фильм так понравился, что он не выходил из зала, пока лента не повторилась вновь.

Размышляя над фильмом, он почти решил, что, когда вырастет, никогда не будет пить.

Когда он наконец окончательно насытился зрелищем и вышел на улицу, взгляд на часы, выставленные в ювелирном магазине, вызвал у него замешательство. Как объяснить дома, почему его так долго не было? Ведь ему раз и навсегда велели тут же после воскресной школы возвращаться домой. А в воскресенье он с такими приказами предпочитал не шутить. Отец был дома и в любой момент мог перейти к действиям, наносящим серьезный урон. И Пенрод понял, что ему предстоит одно из тяжелейших испытаний детства. Придется из кожи вон лезть, чтобы объяснить поступок, который ему самому казался совершенно естественным и, по его мнению, не нуждался ни в каких оправданиях.

Пока он шел к дому, начали сгущаться сумерки, и, припустившись бегом, он продолжал размышлять на ходу, что скажет домашним. На самом подходе к дому речь окончательно сложилась, и Пенрод стал репетировать ее вслух.