И Брунгильда без колебаний отправилась вслед за провожатой к одру умирающего князя Бельского.

Они пробирались довольно долго по разбитой булыжной мостовой между грудами песка и щебня и в конце концов свернули с аккуратному трехэтажному особнячку, стоящему чуть в глубине квартала. Женщина подвела Брунгильду к незапертой парадной, они торопливо поднялась по широкой лестнице с потертыми деревянными перилами на второй этаж, где женщина открыла своим ключом массивную дубовую дверь. В полутемной передней, освещенной керосиновой лампой, женщина предложила Брунгильде снять верхнюю одежду. Явственно ощущался смешанный запах лекарств и печного дыма.

Оставив на вешалке свою пелеринку и шляпку с коротенькой вуалью, Брунгильда следом за провожатой прошла в просторную гостиную.

– Присядьте, барышня, – кротко предложила провожатая. – Переведите дух.

Брунгильда в изнеможении опустилась на обитое бархатом кресло с дубовыми резными подлокотниками. Сердце ее бешено колотилось, губы пересохли.

– Где он? – прошептала она.

– Обождите минуту, я его подготовлю, – заговорщицки подмигнула женщина. Она легонько сжала плечо Брунгильды и, оставив девушку, направилась к высокой белой двери, находящейся в левом углу. Открыв ее, она еще раз оглянулась на Брунгильду и исчезла, плотно притворив створку.

Брунгильда огляделась по сторонам. Несмотря на чрезвычайную взволнованность, она не могла не отметить некоторую запущенность гостиной, ее почти нежилой вид. Пахло в гостиной затхлостью. Брунгильда провела пальчиком по резному подлокотнику – видимо, пыль давно никто не стирал, тусклый паркет был также подернут серой пеленой.

Через минуту, показавшуюся девушке вечностью, белая дверь открылась, и женщина в черном пригласила ее войти в апартаменты, где умирающий отец ожидал свою дочь.

Брунгильда вошла в сумрачное помещение и остановилась на пороге. Плотные темно-зеленые шторы не пропускали дневного света, отчего стены в комнате казались почти черными У изголовья просторного ложа, размещенного в тесном алькове за плотной темно-зеленой же, почти черной занавесью, горели высокие свечи, пристроенные на столик с круглой столешницей. На постели, под шелковым покрывалом, того же цвета, что и занавеси, лежал неизвестный Брунгильде старик – его седые пышные волосы, выпроставшись из-под ночного колпака, разметались по белоснежной подушке. На грудь его спускалась седая борода. Поверх покрывала покоились крупные, видимо, не утратившие былой силы, руки с кривоватыми пальцами, на безымянном слабо поблескивал оправленный в золото крупный алмаз. Старик сохранял неподвижность, глаза его были закрыты, из груди вырывалось порывистое хриплое дыхание.

– Присядьте вот здесь, – шепотом велела Брунгильде провожатая, придерживая ее под локоть и подталкивая к стоящей у изголовья, рядом со столиком, широкой банкетке. – Клязь в забытьи. Очень слаб. Подождите. Он знает, что вы здесь.

Варвара Никитшна отошла к дверям и остановилась, сложив на груди руки Брунгильда жадно смотрела на лепное старческое лицо – кожа на лбу и щеках князя Бельского отливала тусклой мраморной белизной. Широкие плоские губы, уже почти обескровленные, подрагивали. Легкая дрожь время от времени пробегала и по пальцам умирающего.

Брунгильда испытывала ужас, смешанный с жалостью.

Через минуту-другую дыхание больного выровнялось, и он с трудом приоткрыл глаза: они оказались яркого голубого цвета. Сначала он, кажется, ничего не видел, кроме мрачного занавеса в ногах алькова. Потом глазные его яблоки медленно двинулись вниз, взгляд скользнул по покрывалу и остановился на девушке, притулившейся на краешке банкетки. Не сразу, но губы старика разомкнулись, и он произнес дрожащим слабым голосом:

– О, дочь моя! Брюнхильда... Ты здесь... Прости... Я плачу... Я виновен...

К груди умирающего, как показалось Брунгильде, подступали рыдания.

– О, милая моя! Твой нрав приветлив, кроток и незлобен, твои глаза мне сердце услаждают... – с трудом продолжил князь, дождавшись, когда огромная слеза скатится по щеке. – Пусть мне здоровье вернут уста твои и поцелуем излечат... в знак прощения...

Брунгильда колебалась, глядя на немощного больного, который просил ее о единственном дочернем поцелуе.

Она оторопело, чуть слышно произнесла:

– Я не сержусь на вас.

Старик закрыл глаза, как будто звук голоса Брунгильды напомнил ему что-то дорогое и почти забытое, может быть, голос его молодости, может быть, звучание речи той, что была ее матерью. После небольшой паузы князь плачущим слабым голосом продолжил:

– Да, ты собаку своего врага, кусавшую тебя, и ту пустила б в такую ночь к огню... Ты – светлая блаженная душа...

– Сударь, – нерешительно вымолвила Брунгильда, – сударь... скажите мне, что это все значит?

Князь приоткрыл глаза, и через мгновение его тело сотряслось от мощного кашля. Варвара Никитишна подбежала к постели, отстранила Брунгильду и шепнула ей:

– Зачем вы его тревожите? Он слаб и немощен. Дайте ему отдохнуть...

Она осторожно отерла платком лоб больного и вновь вернулась на свой пост у дверей.

Брунгильда, судорожно сцепив пальцы обеих рук, молча ждала. Отдых старца затягивался.

Наконец собравшийся с силами князь подал голос, прерывающийся стонами: . – Зачем меня из гроба вынимают, где был я? Где я? Это свет дневной?

Князь медленно оторвал от покрывала обе руки и начал их поднимать – взгляд его остановился на собственных дрожащих пальцах:

– С жалости б я умер, таким другого видя. Что сказать мне? Мои ли это руки?

Брунгильда в ужасе отшатнулась от князя и с застывшим вопросом в глазам обернулась к госпоже Плошкиной, стоящей у дверей. Та сделала два шага вперед и опять прошептала:

– Он бредит, видите, – он болен. Переутомлен.

Старый князь, казалось, расслышал эти торопливые слова, потому что уже более громко продолжил:

– Прошу, не смейтесь надо мной!

Брунгильда вновь повернулась к умирающему и испуганно вздрогнула – руки его резко упали на покрывало.

– Я только старый глупый человек, мне восемьдесят лет, не больше и не меньше; я по правде боюсь, что не совсем в своем уме...

Брунгильда вскочила с банкетки и оглянулась – женщина в черном уже спешила ей на помощь. Она подхватила девушку под локоть и вывела ее из княжеской спальни в гостиную Усадив Брунгильду в кресло, Варвара Никитична вернулась к двери, ведущей в спальню, и плотно закрыла ее.

– Теперь мы можем говорить в полный голос, – заверила она, – не бойтесь, барышня. Сами видите, как плох князь. Он, похоже, впал в забытье... Так часто бывает. Дни его сочтены.

Брунгильда сидела в кресле, опустив плечи и обхватив ладонями колени, она старалась унять озноб. Ей казалось, что она вышла на божий свет из замшелой душной гробницы, что она побывала в темном ужасном склепе...

– Я ничего не понимаю, – с отчаянием призналась она. – Объясните хоть вы...

– Все в свое время, милая барышня, – ласково утешила женщина с бесцветным лицом, – не извольте беспокоиться. Вам тоже надо отдохнуть. Я сейчас вас покину, а вы прилягте на диван. Там есть подушка и плед. Скоро принесу вам что-нибудь подкрепиться – А-а-а... А как же князь? Один?

– Не тревожьтесь, за ним ходит нанятая фельдшерица, она приглянет за умирающим. А вас тревожить не будет – в спальню еще есть вход из смежной комнаты, с другой стороны. Когда князь сможет говорить, ваша встреча возобновится...

Брунгильда тяжело вздохнула и покосилась на диван – она так устала, что готова была и прилечь.

Женщина поняла состояние барышни, по ее бледным губам скользнула усмешка, и она вышла из гостиной. Дверь за собой она закрыла на ключ.

Это неприятно поразило Брунгильду, однако, посидев с полчаса, она встала с кресла и направилась к окну. Вид на полупустынную, незнакомую улицу не придал ей бодрости, голова слегка кружилась. Она добралась до дивана, нерешительно скинула ботинки и, уже устроившись среди подушек, укутала ноги пледом. В доме царила полная тишина. Из-за стены не раздавалось ни звука.