Когда углубились в сухой перелесочек, чтобы, напомню, собрать хворост для костра, Жанна буквально кинулась на меня, хохоча, точно ночная птица. Не успел глазом моргнуть, как остался, прошу прощения, без штанов. Тут надо заметить, что подружка отправилась на рыбную ловлю в одном неглиже, что, конечно, намного ускорило наше соитие среди березок, сосенок и пихт. К тому же Жаннэт неделю находилась на голодном половом пайке, и её фантазия расцвела буйным цветом. Я же (в свете последних криминальных событий) был далек от желания поддерживать романтические отношения. Когда человеку собираются оторвать голову и то, что у него ниже, то, само собой, особого подъема чувств он не испытывает. Да надо знать тырновскую мастерицу мертвого поднимет из могилы и заставит плясать под свою дудку. Если под дудкой иметь в виду её пухленький ротик.

Я и плясал, как мертвец на сундуке с сокровищами. Надо мной кружились мрачнеющие небеса, хороводились березы, сосны кидали свои твердые шишки, а пихты пихались вельветовыми ветками. И было мне снова хорошо, и вечно было мне, и, казалось - так будет всегда.

Но - сладострастная волна оргазма накатывает, накатыва-а-ает, накатываа-а-а-ает, и, наконец, пробивает всю мою суть, расщепляя её на счастливые молекулярные частицы, как это делает молния с неосторожными деревьями.

Ёх-тёх-перетёх! Где я, что со мной и кто подо мной? И когда сознание восстанавливается в полной мере, обнаруживаю: о, ужас! все мое потное лицо облеплено комарами величиной с пони. Одно утешало: Жаннэт плюхнулась известно чем на муравьиную кучу и до поры до времени этого не подозревала.

Короче говоря, из перелесочка мы галопировали, как вышеупомянутые пони, только ещё блажили, проклиная родной край, столь насыщенный братьями нашими младшими. И сестрами.

Плюхнувшись в воду, обратил внимание на рыбаков. Они по-прежнему тихо сидели на пенечках и держали удочки перед собой. И все бы ничего - только лески отсутствовали на удилищах. Что, впрочем, уже не имело никакого значения. Каждый получил то, что хотел: одни отдохнули душой, а другие понятно чем.

Такая вот love случилась на чарующем бережку, с которого мы скоро удалились. Лицо мое распухло и, наверное, на него уже не походило. В этом отношении Жанне повезло куда больше: она спрятала покусанную часть тела хлебного своего в холщовые штаны и только изредка вспоминала муравьев незлым словом. Она, молодчина, любила отчий край и зверей в нем проживающих. Я тоже любил отчий край, а вот людей, в нем проживающих, не очень.

Утром убываю в город. День обещает быть трудным и серьезным. Чувствую, что события входят в завершающую фазу. Не знаю, что предпринимают наши враги, но я буду действовать так, как считаю нужным. Иногда чтобы гангрена не сожрала весь организм, надо оттяпать его часть. Банально, но верно.

Истерзанное комарами лицо невозможно зудело, и я, крутя баранку, проклинал себя за слабость к дамским вакуумным устам. Черт знает что, Слава, ругал себя, мир рушится в тартарары, а ты резвишься таким вот садистским способом. И о миллионе уже не думаешь. Понятно, на хрен тебе миллион $, коль можешь получить миллион удовольствий в соседнем лесочке.

Мой план действий предусматривал следующее: снова встретиться с бывшим десантником Витьком, купить необходимое оружие у прапорщика Руденко и, по возможности, как можно скорее совершить акты возмездия. Акты возмездия? Не есть ли это призыв к антигосударственной деятельности? Отнюдь. Это я обращаюсь к тем чиновникам, кто считает, что достаточно завести на невыразительном облике своем ленинскую бородку и лысину, и ты Владимир свят Ильич. История, повторю, имеет свойство повторяться. Сначала - трагично, а потом - комично. Вы, господа, комики, гомики, поцики, цуцики и дурики. Публика над вами потешается, а вы надуваете щечки и думаете, что от вас что-то зависит. Ровным счетом ничего. Выразился бы крепче, да культура, блядь, речи не позволяет!

Я - сын своего замордованного трудового народа, и он дал мне мандат (прошу прощение за это словцо!) на отстрел рептилий переходного этапа нашего трудного пути.

Столица встретила меня со сдержанной радостью, как мать сына, распутничавшего всю ночь. Все магистрали были забиты транспортом, и мне пришлось ковылять на попердывающим "дедушке" по переулочкам и тупичкам. Наконец, прибываю на театральную площадь, где мы договорились о встрече с бывшим десантником. Витек сидит в своем желтеньком "жигуленке", отмахивает рукой - следуй за мной.

Поездка наша была скорой - за Савеловским вокзалом находилось огромное производственное здание бывшего, очевидно, оборонного предприятия.

Подъехав с тыльной стороны, выходим из машин. Жмем друг другу руки. Витек смеется: что с лицом, погранец? А что такое, десантура? Будто рашпилем прошли по морде? А-а-а, это комары - лучший рашпиль.

На проходной моего товарища знают, и мы заходим на территорию без проблем. Теперь бы выйти, шучу я. Потом спускаемся по лестнице вниз и долго идем по коридорам, напоминающим катакомбы.

Наконец, попадаем в небольшое помещение, похожее на оружейный склад. Под кирпичным потолком тускнели лампы в сетчатых намордниках. Металлическую дверь открыл нам пасмурный человек с краснознаменным лицом прапорщика. Впрочем, это и был прапорщик Руденко, нужный нам.

- Хлебнем? - вопросил с надеждой.

- За рулем, дядя Лёня, - ответствовал мой спутник.

- Понюхаете, - указал на стол и стулья. - Новое поколение выбирает "Пепси", - проговорил с презрением. - Тьфу! Измельчал народец, измельчал.

Мы вынуждены сесть. Страдая, прапорщик разливает водку в стаканы. Я смотрю на стеллажи, на них чернеет стволами боевое оружие, как наступательное, так и оборонительное.

- Так выпьем же за славу российского оружия! - говорит прапорщик, поднимая стакан. - Чтоб его было много. Как водки.

- Хороший тост, - соглашается Витек.

- А чего стакан с ушами такой? - неожиданно обращается господин Руденко ко мне.

- Стакан с ушами? - переспрашиваю.

- С рожей?

- Комары, дядя Леня, - хмыкает мой приятель. - Нажрался и заснул под кустиком.

- А-а-а, - тянет понимающе прапорщик. - Наш человек?