— О да, — с едва различимым акцентом ответил невзрачный господин. Он выглядел совсем не как житель Новой Зеландии — его азиатские черты никак не вязались с шотландской фамилией. — Я уже неделю нахожусь в Европе. Сейчас я прибыл из Бельгии; до нее, как говорят в Германии, рукой подать…

— Мистер Дункан составляет сравнительный обзор систем уголовного преследования в Западном полушарии, — с сияющей улыбкой сообщил Вернц. — Ах, где же моя галантность? Это фрау Ильдирим, прокурор.

Дункан с улыбкой повернулся к ней. Его рукопожатие было энергичным. Теперь он напоминал японского фашиста из Диснейленда.

— Мне пришла в голову идея! — Вернц сверкнул глазами. — Фрау Ильдирим, если вы не возражаете… Я буду очень вам признателен, если вы покажете нашему гостю наш город. Это было бы превосходно! А у вас, возможно, появятся и другие идеи.

Предложение обер-прокурора ни у кого не вызвало восторга. Ильдирим лихорадочно придумывала удобный предлог отклонить предложение, но ей ничего не пришло в голову. Этот Дункан был не в ее вкусе, но отказаться с ходу она не могла, это невежливо по отношению к гостю. Молчание затянулось. Пожалуй, ее еще мог бы спасти припряженный к ней гость, но он даже не попытался сделать это. Вот так Вернц: не заполучил ее сам, так хотя бы подарил другому. С подчиненным мужского пола он никогда бы так не поступил.

— Вас устроит завтрашний вечер? — осведомилась она с натянутой любезностью и поклялась себе, что уж кофе-то никогда не станет варить для начальства.

— Разумеется. — Голос посетителя звучал высокопарно.

— Я поселю доктора Дункана в отеле возле Конгресс-центра, — ликовал Вернц. — Значит, вы зайдете за ним завтра вечером в восемь. Вам это удобно, доктор Дункан? Так вы лучше познакомитесь с нашим городом и его людьми!

Гость вежливо кивнул.

— Итак, завтра вечером у Штадтхалле. — Вернц был так воодушевлен, словно собирался идти туда сам. — Теперь это здание называется Конгресс-центр, но мы, гейдельбержцы, по-прежнему говорим «Штадтхалле». Великолепное здание в стиле барокко. — С хриплым смешком он хлопнул Дункана по плечу.

— Необарокко, конец девятнадцатого века, — сухо уточнила Ильдирим. Прожив по обмену год в Кембридже, городе-побратиме Гейдельберга, она знала, что такая бесцеремонность, как хлопанье по плечу, в англо-саксонском мире не приветствуется. Впрочем, возможно, в Новой Зеландии другие обычаи.

— Ну а теперь, фрау Ильдирим, — проревел Вернц, показав в улыбке лошадиные зубы, — отправляйтесь в отделение полиции «Гейдельберг-Центр» и поддайте жару в дело об утопленнике! Отправляйтесь сразу же, не тратьте время на телефонные звонки! — Обер-прокурор явно хотел понравиться своему посетителю.

Этот осел-прокурор, разумеется, не преминет лично эскортировать его в отель. Удивительно — хотя, впрочем, вовсе не удивительно, как легко можно парочкой поддельных бланков заморочить голову обер-прокурору провинциального города. Простофиля даже позвонил по номеру, указанному в шапке бланка, чтобы удостовериться, действительно ли его намерен посетить новозеландский правовед, а не телевизионщик со скрытой камерой. Вероятно, при их разговоре можно было бы проследить из космоса, как сигналы, отправленные из Гейдельберга, достигали телекоммуникационного спутника и, отраженные, направлялись точно в Новую Зеландию. Затем — сервис инновационной частной телефонной компании, обслуживающей путешествующих сограждан, — они тут же мчались назад, в Европу, и попадали в телефонную трубку почти по соседству со звонившим. Обер-прокурор и мнимый правовед болтали о жарком новозеландском климате и оба глядели на дождь. Действительность — это то, что можно легче всего изменить. Это свобода.

— Доктор Дункан? — заискивающим тоном говорит простофиля.

Он отзывается благосклонным кивком головы.

— Ваше издательство — простите, если я слишком навязчив, — в самом деле предусматривает такую щедрую компенсацию расходов…

Он еще раз кивает, на этот раз утвердительно, для этого нужно сначала немного запрокинуть назад голову, он специально тренировался.

— Если следующим летом мы будем иметь удовольствие принять вас и вашу супругу в Новой Зеландии, это никакая не щедрость, а лишь полагающаяся благодарность представителю довольно закрытого ведомства, который облегчил нашу работу.

— Когда-то я уже ездил в Новую Зеландию, — мечтательно произносит простофиля.

Новость не из приятных!

— Великолепная страна! Скажите, где вы родились?

— В самом Окленде.

— И жили там все время?

— Совершенно верно, — отвечает он, прилагая немалые усилия, чтобы в голосе не проскользнула гневная нотка, способная испортить всю игру.

— Но вы наверняка поездили по свету, мы особенно любим…

— Господин Вернц. — Он кладет идиоту ладонь на колено; такая чуть преувеличенная фамильярность всегда заставляет людей замолчать. — Мои родители умерли во время поездки по стране, пожалуйста, поймите…

— Господи, весьма сожалею, я…

Он в ярости, ведь его выбор пал на Новую Зеландию именно из-за ее удаленности, в расчете на то, что Вернц там никогда не был. Когда случаются такие проколы, он всегда приходит в ярость. Он слишком быстро приходит в неистовую ярость, и это серьезная проблема. Ярость захлестывает его целиком, и тогда все лица превращаются для него в маски, и он стремится их сорвать; ему все мешает, все хочется убрать с дороги мощным ударом ноги. Он должен взять себя в руки, поэтому ему нужно побыть одному. Но в то же время он твердо намерен сдерживать эти потоки, чтобы в один прекрасный день воспользоваться накопленной яростью и направить ее в нужное место. Вот тогда он станет сам собой. Но пока еще рано. Он спрашивает себя, не наитие ли подсказало ему, чтобы он согласился на встречу с этой турчанкой. Возможно, она что-то знает. Возможно, он ее трахнет. Это не надежда, а просто вопрос его волевого усилия.

— Вот мы и пришли. Отель не самый шикарный, но вы ведь сами захотели что-нибудь поменьше…

— Тут замечательно. — Он улыбается, но от этого появляется боль в сведенной судорогой челюсти.

— Вот тут, напротив, Штадтхалле. Ресторан тоже есть, считается кубинским…

Когда только этот дурак перестанет навязываться со своей дружбой…

— Все чудесно, господин Вернц. Теперь позвольте мне немного отдохнуть? Завтра утром я зайду к вам.

— Разумеется, доктор Дункан.

Наконец, идиот ушел. Он стоит у администрации. Дверная ручка выглядит как расфуфыренная медуза, маленькая, глупая медуза в праздничном наряде. Словно ее натерли слизью. Ему хочется разбить ручку. Он должен владеть собой.

— Ах, господи, не разбейте мне ручку, ой-ой-ой.

— Извините, мне показалось, что она тяжело…

— Ничего-ничего. Слушайте, ну и силища у вас…

— Для меня зарезервирован номер, господином Вернцем, или, возможно, от прокуратуры…

— Да, знаю. От прокуратуры, точно…

— Ну, пусть так и останется, я тут официально.

Глупая фраза, но портье ее проглатывает и просто вручает ему ключ. Глупые фразы проглатывают все. Люди пасутся на глупости, как коровы на сочном лугу. Ярость стихает.

Открытие, сделанное Лейдигом, побудило Тойера самому наведаться в студенческую столовую. Студенческие контакты Вилли предполагали, что там можно нарыть что-нибудь полезное. Идиллическое примирение облегчило ему задачу по распределению сил. Хафнеру был поручен собачий телефон; бравый Штерн тут же вызвался ему помогать.

Так что на этот раз его вез Лейдиг. Он вел машину медленней Штерна и сидел так, словно ему подложили кнопку на водительское кресло. Тойер старался не смотреть, как он рулит, — помня со своих автомобильных времен, как это нервирует. Снег оставался лишь на вершине Кёнигштуля, внизу, в городе, было сыро и промозгло. Они спустились по Курфюрстенанлаге и нырнули в Гайсбергский туннель.