Ну вот и все.

Все – это значит конец. Все – это значит домой. Остаются последние полтора часа. Мы складываем нашу экипировку, бросаем на дно чемоданов сувениры. Мы складываем «все золото мира», завоеванное нами. Тяжко это «золото мира». Вес не в граммах. Вес в тоннах усталости. В опустошении, которое постепенно начнет заполняться сложным коктейлем из воспоминаний, новых надежд и новой работы. С оскоминой славы, с горьковато-солоноватым привкусом пота. Это завтра. Это потом. А сейчас опустошенность как естественная реакция на нечеловеческое, сверхчеловеческое напряжение. Всех этих дней. Всех этих минут. У нас хватило сил на все: выстоять, победить, подняться по ступенькам пьедестала. Не хватило сил только на одно: взвалить на плечи бремя славы, начищенную медь ее труб. Для этого нужны силы. Сейчас их нет. Мы возвращаемся со щитом. Но по тому, как чувствуют себя ребята, это скорее возвращение «на щите». По состоянию. По затрате сил. По обессиленности. Я врач. Мне виднее.

Так было в Инсбруке. Так было в Праге и Стокгольме. В Монреале и Квебеке. Так было в Лейк-Плэсиде и снова в Праге. Но так больше не будет. Будет еще труднее. С каждым годом. С каждой новой победой. Потому что нет легких игр и нет легких побед.

Воспоминания придут позже… Все вспомнится по минутам. По секундам…

…Начало драмы, ее «завязку» надо искать в первом периоде, когда, оставаясь последним, Гусев теряет шайбу и стремительно шедший на Третьяка Новы подхватывает ее и, ни на секунду не сбавляя темпа, резко бьет по воротам. Взять шайбу Третьяк, расстреливаемый в упор, не смог. Но уже через несколько минут он делает, казалось бы, невозможное. Эберман, набрав скорость, обводит одного за другим двух наших защитников и выходит один на один с вратарем. Гол неминуем. Но в каком-то акробатическом прыжке Владислав все-таки ловит шайбу. И снова Эберман вызывает нашего голкипера «к барьеру». И снова Третьяк выигрывает поединок.

Первое действие было сыграно с тем актерским мастерством и талантливой режиссурой, которые дают и зрителям и участникам ощущение все нарастающего драматизма. Но вот только где и когда наступит кульминация и какова будет развязка – этого пока не знает никто.

Второй период начался все в том же высоком темпе. Но теперь наши играют значительно раскрепощеннее и в скорости не уступают соперникам.

Промелькнуло бледное лицо Бабинова, и что-то тревожное кольнуло сердце. Я знал, как волновался перед игрой Сережа. Фактически не сомкнул глаз всю ночь. Напряжение нарастало, и я чувствовал, что ему все труднее справиться с ним. Предчувствие не обмануло меня. Нервы парня не выдерживают, он ошибается на «пятачке». Следует удаление. Вслед за Бабиновым с поля удаляется и Жлуктов. На табло 0:2. Шестнадцатая минута второго периода. Ведут чехи. Двойное удаление. Трое наших ребят в течение двух минут чистого времени должны будут противостоять сильнейшей пятерке чешских хоккеистов.

На скамейке запасных гробовая тишина. Замерли трибуны. Кто же будут эти трое, которым предстоит начать борьбу против пятерки чехов и выстоять? Смотрю на ребят. Все лица обращены к тренеру. Я тоже смотрю на него, стараясь соразмерить мое предположение с его решением. Так кто же?

Из всех категорий оценок, проносящихся в этот момент в мозгу «режиссера», должна быть зафиксирована одна-единственная. Тренер выбирает надежность. Он строит треугольник: Цыганков – Шадрин – Ляпкин. Все три вершины скреплены надежностью и колоссальной трудоспособностью. Что касается Цыганкова, то здесь ему нет равных в защите. Причем той особой защите, которая способна разрушить любое, казалось бы, всесокрушающее нападение. Блестящим защитником был и Ляпкин. Я знал того и другого и неизменно поражался их самоотверженности. Каждый из них в любой момент мог не раздумывая броситься под летящую шайбу или вступить в неравную силовую борьбу, мог сыграть и за вратаря. А Шадрин? Это настоящий лидер. Силен и в нападении и в защите, способен повести за собой ребят.

…Они приближались к точке вбрасывания не спеша, внешне спокойно. Но в каждом из них шло внутреннее накопление сил и энергии, которое непременно должно было сработать и сработает уже потому, что в действие приведены неодолимые силы азарта, силы моральной, волевой и психологической энергии. По собственному опыту я знал это ощущение особой собранности, внутренней мобилизации, физического и морального напряжения. Пружина сжата до предела. Она не может не распрямиться. Уже где-то здесь был предрешен исход поединка и наша победа. Достаточно хорошо зная каждое из действующих лиц, я следил за тем процессом, который преобразовывал физический и морально-волевой «задел» в кинематическую энергию их перемещений и ударов.

С другой стороны к той же точке подъезжала сильнейшая пятерка чешской сборной: Иржи Холик, Мартинец, Штясны, Поспишил и Махач.

Вбрасывание. Все мгновенно завертелось, словно кто-то принялся вдруг бешено вращать трубку калейдоскопа.

С этой секунды тройка наших ребят вступает в ожесточенную и неравную схватку с соперником и в течение бесконечно долгих двух минут должна будет во что бы то ни стало выстоять. Они знали, что решалась судьба матча, судьба олимпийской победы. И они делали невозможное.

Ребята бросались под пушечные удары, под стремительно летящую шайбу, смело вступали в силовую борьбу. Они были защитниками и нападающими одновременно. Они были вездесущи.

Подступы к воротам наглухо перекрыты отчаянно обороняющейся тройкой. Бессилен что-либо сделать изворотливый Мартинец, растерян изобретательный Штясны. Разрушены все законы игровой логики. Должна быть шайба, а ее нет. Ни Махач, ни Поспишил – эти великолепные снайперы – не в состоянии взять наших ворот. Больше того, наши парни умудряются в такой ситуации атаковать и все чаще сдвигают игру к центральному кругу. Ни один из чехословацких игроков не получает шайбу в спокойной обстановке: его прижимают к борту, теснят, мешают увидеть партнера, мешают набрать скорость.

Они продолжали обороняться, но оборона эта все больше напоминала нападение. Четко выбирались места, все время шла подстраховка, до предела было обострено «чувство партнера». Что-то кричал Третьяк, руководя перемещениями ребят на площадке.

Не выдержал Борис Михайлов. Перегнувшись через борт почти пополам, он крикнул:

– Ребята, только продержитесь! Только продержитесь, а мы забьем!

Я врач. И поэтому как никто другой знал, как доставались ребятам эти «две минуты чистого времени», какой ценой платили они за каждую их секунду. Но тройка Шадрина выстояла. Выстояла эти две минуты. Собственно, почему две? Это были пять минут пребывания на льду. Пять минут работы на износ, на сверх пределе. Пять минут, потому что паузы в ней были такими же напряженными, как и сама борьба.

Один за другим они подъезжали к борту. Сил перемахнуть через него уже не было. Тяжело переваливаясь через стенку, они буквально падали от усталости на скамейку запасных. Я растирал Шадрину виски нашатырным спиртом, стараясь привести его в чувство. Вокруг щелкали, трещали фото– и кинокамеры, спешившие запечатлеть еще одну сенсацию: трех хоккеистов, потерявших сознание от усталости.

Как врач я понимал, что надо немедленно снимать ребят с игры и всех троих отправлять в постель. Ибо это была точка. Предел, за которым обычно следует срыв – нервный, эмоциональный, чисто физический, какой угодно. Но черт знает что творилось на льду в этот день. Все вывернулось наизнанку, ломая законы логики, физиологии, здравого смысла.

Сорок третья минута олимпийского матча. Еще минуту назад «отключившийся» Шадрин перемахивает через борт и вновь оказывается в центре схватки. Не знаю, какое дыхание открылось у парня на этот раз – может быть, действительно второе. А может быть, третье или пятое. Не знаю. Но именно этот порыв Шадрина вдохновляет Харламова, и он проводит свой блистательный заключительный гол…