…После матча, как правило, отец приглашал к себе в гости самых отличившихся во время игры спортсменов. Это было своеобразной традицией, и игроки команды очень дорожили ею. Мать готовила вкусный обед, пили чай с вареньем и пирогами, слушали патефон. Спиртного отец не признавал. После угощения отец с товарищами начинали разговор о прошедшей игре, еще и еще раз разбирали удачные комбинации и допущенные ошибки, спорили о будущем хоккея…» – так писал Всеволод Бобров много лет спустя в своей книге «Самый интересный матч».

Семья Бобровых жила рядом с нами. Я часто приходил к братьям, присаживался к ним на диван и слушал эти первые в моей жизни разборы игр. Потом вместе с Севой и Володей мы спускались на их семейный каток, который каждую зиму Михаил Андреевич заливал во дворе дома. Здесь он учил сыновей технике бега на коньках, владению клюшкой, отработке ударов.

Эта по нынешним временам большая и дружная семья не была для Сестрорецка тех лет исключением. Сестрорецкий завод имени Воскова, на котором работа ло большинство наших родителей, сплачивал семьи не только в производственные, но и спортивные коллективы, рождая династии и традиции. Работали на заводе и играли с нами в хоккей Володя и Иван Комаровы, Георгий и Василий Шавыкины, Семен, Павел, Володя и Анатолий Викторовы… Это не просто имена. Для нас это имена на поверке. Наше детство и наша юность…

Сейчас я пытаюсь определить то главное, что было характерным для этих династий, для поколения отцов и детей, в каком-то смысле составивших одно предвоенное поколение. Страстность, какой-то живой, мальчишеский энтузиазм. И смелость. Смелость в поисках всего нового.

И еще одно. Пожалуй, самое главное. Удивительная цельность, единство труда и спорта, завода и стадиона.

Это было началом, не футбольной или хоккейной карьеры, не началом нашей спортивной биографии, это было началом нас самих. То, может быть, еще бессознательное стремление к самоутверждению, которое даст всходы потом, с годами. Самоутверждение, которое видишь не в карьере, не в материальных ценностях, но в самоутверждении своего собственного «я» в мире таких, как ты.

Там, в Сестрорецке, на нашей «бочаге», начиналось это начало.

Из школьных предметов мне, пожалуй, больше всего нравилась литература. И Наталия Васильевна, чем-то напоминавшая пушкинскую Татьяну.

Где-то в начале весны она появлялась в классе какая-то лучистая, высветленная. Смотрит не на нас, а куда-то в окно, где на фоне мартовского неба графически четко вырисовываются тонкие голые ветви. Наконец замечает нас. И вместо приветствия тихо, торжественно: «Сегодня мы начинаем Пушкина. «Люблю тебя, Петра творенье…» И после паузы в мертвой тишине: «Боже мой, какие вы счастливые! Рядом Ленинград. Рядом Мойка… Медный всадник… Вы живете в краю белых ночей… Пройдут годы. Судьба разбросает вас. Но нигде вы не перестанете быть ленинградцами. Нигде…»

Кто из нас, сидевших за партами в 8-м классе «А» второй сестрорецкой школы, мог знать, что это станет пророчеством?

Минуют годы. В наших паспортах появятся московские, киевские, алма-атинские прописки, но мы останемся ленинградцами.

Мы, мальчишки, еще не ощущали всей значимости этой миссии. Нам лишь предстояло проверить себя на «дороге жизни», которая для многих из нас окажется слишком короткой.

Но сегодня, слушая «Медного всадника», мы этого еще не знаем. Только чувствуем, что так читать его, как читает Наталия Васильевна, может только ленинградка…

С последним экзаменом, швырнув портфель куда-то за комод, мы врываемся в лето.

В первых числах июня из Ленинграда начинают съезжаться в Сестрорецк дачники. Места эти облюбованы ими давно, если не с пушкинских, то наверняка с блоковских времен. «Вдали, над пылью переулочной, над скукой загородных дач, чуть золотится крендель булочной, и раздается детский плач…» Строчки эти знаю давно.

Сестра любила Блока, а я любил сестру.

Итак, июнь… Коттеджи на берегу Финского залива оглашаются все тем же детским плачем и тем же смехом. По-прежнему «скрипят уключины и раздается женский визг». По-прежнему «гуляют с дамами испытанные остряки». Но они уже не «заламывают котелки». Все больше предпочитают модные кепи в крупную клетку, галстук с необъятно широкой головкой и непременно с булавочной заколкой. В красных соснах раскачиваются гамаки, и на пляже полно народу, хотя вода в заливе еще холодная. Купаются только смельчаки, и в основном мальчишки.

В теплые вечера окна распахнуты настежь. Из патефонных мембран рвется прямо в слабое женское сердце знакомый тенор: «Моя любовь не струйка дыма…»

В саду отдыха вечером – «Трактористы». За билетами полно народу. Мы, конечно, «протыриваемся» без очереди. На экране женщины садятся на тракторы под уже ставший популярным бодрый марш: «Ой вы, кони, вы, кони стальные». Цель у женщин ясная, сердца крепкие, и любовь для них уж действительно «не струйка дыма».

Мы же в восторге от лихости Петра Алейникова. Возвращаемся домой, перекрыв всю ширину улицы. Пристаем к девчонкам с только что услышанной частушкой: «Здравствуй, милая моя, да я тебя дождался…» Девчонки с визгом рассыпаются по сторонам, и кто-то кричит нам вслед: «Ну, Алька, смотри! Все матери скажу…»

– Братцы! А ведь завтра нет уроков! Ура!!! Когда встречаемся?

– Играем завтра с утра!

– С утра, утра, ура, ура!…

Связь времен. Противоборство времен. Становление нового. Утверждение нового. И эти мальчишки, шагающие под звуки нового марша. Мальчишки 21-го года рождения…

В 41-м им будет двадцать…

…В вихрях футбольных схваток незаметно промелькнуло лето. Где-то с конца сентября начинается томительное ожидание зимы.

Снова уроки. К датам красного календаря школьные праздники и вечера. В школе спорт любят, и ни один праздник не обходится без спортивных выступле ний с непременными акробатическими этюдами и пирамидой.

И вот наступает тот день, который мы ждали с таким нетерпением. «Бочага» начинает затягиваться льдом. И заливается школьный каток. Из конюшен вновь начинают исчезать дуги. Сыромятные ремни, которыми мы обматываем наши самодельные клюшки, ценятся на вес золота.

Наскоро пересчитавшись, мы разделяемся на две команды, вратари занимают места в воротах, игра начинается.

Что-то изменилось в нашей игре. Все меньше становится стихийных атак, откровенной грубости, стремления любыми средствами, любыми путями нашвырять как можно больше «банок» в ворота противника. Красивый финт, красивая обводка или передача уже не проходят незамеченными.

Теперь вокруг поля толпятся не только мальчишки и девчонки. Все чаще среди наших первых зрителей мы видим взрослых. И, что нам особенно льстит, известных всему Сестрорецку спортсменов из мужских и молодежных команд завода имени Воскова.

И вообще мы уже не «дикие» дворовые команды, сражающиеся двор на двор, улица на улицу. Мы организованны, у нас есть имя – «хоккейная команда второй сестрорецкой школы», и у нас есть свой основной и очень грозный соперник – хоккейная команда первой школы, которая находится в Разливе. У нас есть расписание игр, мы официально зарегистрированы в спортклубе, и, что самое главное, мы включены в игры на первенство Ленинградской области среди школьников.

Тренирует нас не просто тренер. Нас тренирует человек-легенда. Герман Николаевич Худяков, старше нас лет на пятнадцать. Он уже известен как один из самых сильных хоккеистов не только сборной Сестрорецка, но и сборной Ленинграда. В одном из матчей он сумел об вести практически всех игроков-соперников и, выйдя один на один с вратарем, блестящим ударом забить красивый гол.

Но он был не только нашим первым тренером, но и нашим первым спортивным педагогом.

Сидит рядом с кем-нибудь из запасных, следит за разминкой или тренировкой. Кажется, весь поглощен тем, что происходит на поле. И вдруг спрашивает мальчишку, сидящего рядом:

– Федя, как в школе у тебя дела?

Тот пожимает плечами:

– Нормально.

– Что значит нормально? Конкретно: «неуды» есть? Федька жмется: