Он сейчас яростно осознавал только одно — нельзя потерять атакующий натиск. Нельзя переходить к обороне. И главное было не попасть под удар. Не дать себя подавить, стиснуть… Кто-то подвернулся под удар. Игорь не упустил своего шанса. Удар получился неловкий, неумелый. И тут же руки его перехватили тяжелый наворот ответного удара. Взорвались, передавая противнику почти автомобильную скорость, и отнесли его в сторону. Драчун вломился в дверь подъезда, пробив ее головой.

Игорь преодолевал сопротивление своей неуклюжести. Как же так, тот подросток нокаутировал известного боксера. Не умея драться. В тринадцать лет!

Кулак не шел в удар. Ему мешала рука. Неопытная, зажатая каким-то внутренним сопротивлением. И все-таки Игорь должен преодолеть эту болезнь. Он отпустил плечо, расслабил пальцы, дав руке абсолютную легкость движения, нашел мишень, тупо идущую навстречу своей подстрелине и, подбирая кулак по ходу удара, передал ему всю свою злость. Нападавшего снесло в сугроб. С таким сочным тяпом, будто кто-то шарахнул по водосточной трубе.

Все. Игорь застыл над упокоенным полем брани. Юлька в оцепенении не сводила с него глаз. Наконец она заговорила:

— Ты так утверждаешься передо мной?! Что на тебя нашло?

— Не знаю, — почему-то завиноватился Игорь.

Юлька отвернулась и быстро пошла прочь. Игорь догнал ее, попытался взять за руку. Юлька отдернула руку, заговорила:

— Это дикость. Таким образом ты решил реабилитироваться за прошлое?

— Причем здесь «реабилитироваться». Разве в этом дело?

— А в чем дело?

— Наверно в том, что весь мир делится на тех, кто нападает, и на тех, на кого нападают. И я больше никому не позволю делать из меня мишень.

— В тебе говорит больное самолюбие. Ты просто мстишь ни в чем не повинным людям.

— Они виноваты уже в том, что вознесли себя над нами, над нашим покоем. В том, что диктуют нам свою волю, втаптывая нас в грязь. Глаза Юльки сжались.

— Это какая-то чудовищная демагогия. Только что ты бил людей, вина которых заключалась только в том, что они неудачно пошутили.

— Их вина заключалась в желании не признавать над собой никакой власти. В данном случае, власти порядка. Порядок — это не уговор. Это внушение теми способами, которые наиболее понимаемы людьми. В данном случае — силой. Просто я не допустил того, что могло бы произойти. Неудачная шутка открывала этому дорогу.

— Но ведь они ничего тебе не сделали.

— Потому, что я этого не допустил. Но желание зла — не меньшее зло!

— Почему ты так уверен в том, что только могло бы случиться?

— Потому, что я знаю этот мир. Знаю повадки и инстинкты тех, кто его населяет. Если с горы катится камень, его не остановить уговорами. Мне не надо лишний раз убеждаться в этом ценой собственного унижения и здоровья. А также давая повод этим зверькам чувствовать свою безнаказанность.

— Для того чтобы их наказать, существует закон.

— Закон — это не нрав. Нрав ближе к человеку. Доступней и понятнее. Обществом управляют нравы. А наши нравы таковы, что они попустительствуют пороку, пытаясь пристроить его под действие закона.

— Пойми же, это опасно судить людей за то, чего они не сделали, а лишь только могут сделать.

— Нет, Юля, опасно жить в иллюзии формальной нравственности. А судить как раз и нужно за злонамерение. Тогда не будет зла совершенного. Воплощенного действием. Ну что такого страшного там произошло? Кто-то получил по морде, кем-то забили дверь. Молодым, здоровым мужикам это не принесло физического вреда. Другое дело, что обломали их пьяную наглость. И теперь, прежде чем зацепить на улице прохожего, они подумают, а не тот ли это сумасшедший, что бросается один на четверых, защищая свое достоинство. Юлька отвернулась.

— Достоинство не в том, чтобы бросаться на них, а в том, чтобы не быть таким, как они сказала она тихо.

— Чтобы не быть таким, как они, — повторил Игорь, — нужно их устранить как явление.

— Мы не понимаем друг друга.

— Жаль.

В наснеженной мгле вспыхнул зеленый глазок такси. Игорь вышел на дорогу, вытянул руку. Машина плавно подкатила к двум ранним прохожим.

— В Сокольники.

— Праздничный тариф, старик. Сам пойми. Игорь порылся в карманах:

— «Пятерка» и «трешка». Пойдет?

— Садитесь! Водитель поднял стекло.

Игорь посмотрел на Юльку. Дотронулся до ее плеча. Все. С прошлым нужно расставаться легко. Он сунул ей в варежку деньги и распахнул дверцу машины:

— Пока!

«Волга» поплыла в снежную закипь, увозя с собой какую-то безвозвратную и невосполнимую часть его души.

Был обычный зимний вечер. Тяжелое небо над Москвой осыпалось снежным пухом. На остановке троллейбуса топтался народ. Хлопали двери магазинов, и домашние хозяйки спешили к своим плитам и кухонным столам.

С улицы, к угловому дому на Пироговке, свернула многочисленная компания подростков.

Курева забыли купить, — вдумчиво сказал один из них.

— У Эдика возьмем.

— Он свои не дает. У него дорогие.

— Да, он «Север» курить не будет. Внезапно, у самых ушей говоривших, возникло чье-то лицо и сказало:

— Маленьким курить вредно!

— Что?! — возмутился один из подростков. Они обернулись, но рядом никого не оказалось.

— Кто это?

— Не знаю.

— Нет, ты слышал?

— Слышал. Подростки пошли дальше.

Уже во дворе с обвислой ветки прямо им на головы навалило снегу.

— Ха-ха, — снова сказал кто-то. Было темно, и они никого не смогли разглядеть.

—Эй! — крикнул тот, кого при дневном свете за версту обходили все жильцы дома. — Кто там так хочет получить?! Двор ответил тишиной.

Компания вломилась в подъезд. И тут вдруг все увидели человека, привалившегося к перилам. Его узнали не сразу.

Игорь не спеша поднял голову:

— Здравствуйте, дети! Мы начинаем передачу «Спокойной ночи, малыши». Откройте пошире ваши бесстыжие глазки…

— Эдик еще не договорил по телефону, когда в прихожей завершался звонок.

— Погоди, котенок, банда моя собралась. Потом тебе перезвоню. Заметано, Юлёк?

Он положил телефонную трубку и подошел к зеркалу. «Все в порядке!» — сказал он сам себе, вдохновясь увиденным, и тут снова заволновался звонок над дверью.

— Кому там руки обломать? — крикнул Эдик из прихожей.

Открыв дверь, он увидел перед своим порогом того парня с четвертого этажа. Парень улыбнулся и тихо сказал:

— Ты, вроде бы, знаком с медициной? Тут кое-кому нужна твоя помощь.

Он стал поднимать с пола одного за другим всех ребят. Он побросал их Эдику в прихожую. Потом снова улыбнулся и сказал:

— Это не все, остальные убежали. Эдик почувствовал, как у него закипает кровь:

— Э-э, ты кто такой?!

Договорить ему не дали. Сосед прижал его к стене. Эдик еще никогда не попадал в такие руки. Ему показалось, что его придавило.

— Послушай, — сказал сосед Эдику в лицо, — если я тебя еще раз услышу… нет я тебя бить не буду, я просто тебя по-дружески обниму. Вот как сейчас, и ты подавишься своими кишками.

Эдик попытался оттолкнуть нападавшего, но тот легко надломил его сопротивление, и Эдик потерял сознание.

Игорь отпустил свою жертву, и уже выходя из чужой квартиры, сказал лежащему на полу телу:

— Никакой ты не Хозяин!

Ничто так не трогает душу, как ночная прохлада после отшумевшего ливня, когда городские камни дышат водой, а измученные деревья ещё не в силах поднять свои промокшие листья.

Сырой воздух висел над Риволи, размазывая огни автомобильных фонарей и силуэты прохожих. Цветными пятнами расплывались по нему окна больших магазинов на той стороне улицы. Иногда эти пятна развозило по крышам плывущих мимо автомобилей.

Дымов сидел в кафе «Массена» на углу Риволи и Перруль. Его знобило. Его давно уже знобило, и поднятый воротник рубашки не спасал шею от сквозняка. Дымов встал, взял свою рюмку и пошёл на террасу. Он плюхнулся на протёртый кожаный диван и выдохнул из себя суховатый и душный настой бордо. Ему бы сейчас не помешал бокал кальвадоса. Густого, жгучего, пропечённого яблочным спиртом. Но рюмка кальвадоса стоила шестьдесят франков. Платить такие деньги за выпивку Дымов не мог. Он пил бордо и думал о кальвадосе. Официанты подают к кальвадосу маленькие кусочки сахара. Два или три в белой бумажной упаковке. Должно быть, французы сдабривают горячую крепость яблочной водки сладкой каплей сахарного сиропа, разлитого по языку только что укушенному кальвадосом.