– Итак, вы собираетесь у нас служить? – наконец спросил он.

– Там все написано, – я не собирался обсуждать свои планы с каким-то шпаком, но на всякий случай улыбнулся. Это вышло почти автоматически. «Читать надо меньше всяких психологов», – подумал я.

– Хорошо, – продолжал он, делая вид, что мой ответ его удовлетворил. – Допуск на территорию части возможен только по указанию командира, а он на мероприятиях. Попрошу вас прибыть сюда завтра к 11.00. Я доложу командиру. Возможно, завтра по вашему делу будет принято решение.

– А можно переговорить с кем-нибудь из офицеров?

– Никого нет. Все на объектах. Я здесь единственное ответственное лицо. Жду вас завтра. Документы останутся у меня.

После недолгих препирательств я настоял на возвращении мне удостоверения личности. С некоторых пор очень болезненно переношу расставание с туговозобновляемыми корочками. Убывая, я широко и открыто улыбнулся Ефимычу и мичману в точном соответствии с рекомендациями американских специалистов. По их физиономиям было понятно, что сотрудники МОРСа этих рекомендаций не читали. А может быть, им нечего было мне продать?

***

Позвонить шефу и доложить о первых впечатлениях я смог только поздним вечером, потому что подвергся перехвату по пути группой подгулявших знакомых офицеров. Они были уверены, что продолжают отмечать присвоение мне старлейского звания. Отпираться было бесполезно. Шеф докладом остался не слишком доволен и просил быть еще внимательнее и осторожнее. После высокопарных слов об ответственности моей миссии для судеб шефа и Флота мне оставалось только проорать: «Так точно!», что я и сделал.

***

Ровно в 11.00 я постучал в известную железную дверь. Похоже, меня ждали. Выросший на пороге мичман казался образцом строевой выправки. На его «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!» я выставил особо открытую расширенную свежеотработанную улыбку и бережно пожал его пухлую руку. На этот раз мичман, заперев входную дверь, провел меня сквозным коридором на территорию части. Выйдя из здания, я обомлел. Огороженная зона охватывала не менее полукилометра прекрасного песчаного пляжа. Справа вдалеке виднелись крупные ангары, а всего в сотне метров в том же направлении наблюдалось чудо. Настоящий сказочный дворец. Здание имело сравнительно небольшие размеры, но поражало великолепием и изысканностью архитектуры. Будучи полным дубом в зодчестве, я интуитивно понимал, что это шедевр. Именно таким я себе представлял пристанище Шахерезады, где могли полноценно звучать сказки «Тысячи и одной ночи». Хотелось стоять и любоваться, но мы повернули налево и направились к группе КУНГов (закрытых автомобильных кузовов, похожих на подсобки строителей), установленных на покосившиеся бетонные или кирпичные столбики.

Наличие таких, достаточно убогих, помещений на берегу позволяло штабным офицерам сносно трудиться и отдыхать на твердой почве. При этом числились они в составе экипажа или плавучего штаба, получая приличное морское денежное довольствие. Переход в капитальные береговые сооружения мгновенно лишал их таких благ. Про хитрости эти, придуманные ушлыми финансистами вместе с хитрыми штабистами, я узнал в период своего пребывания в бригаде кораблей вспомогательного флота. Подобные КУНГи были обильно расставлены почти по всем причалам. Не удивительно было бы их увидеть и на газоне у штаба флота. Но до этого дело не дошло.

Мичман подвел меня к самому левому КУНГу, открыл дверку и жестом предложил войти, сам оставаясь снаружи. Увидев Семена Ефимыча, я поздоровался и состроил доброжелательную улыбку особым, тщательно отработанным у зеркала методом. Наверное, она оказалась недостаточно открытой, так как, начиная свое бюрократическое вещание, он брезгливо поморщился.

– Принято решение предоставить вам отпуск по семейным обстоятельствам на трое суток. Вот отпускной билет. Ваше назначение к нам было ошибочным. К нам уже направлен выпускник академии, который целенаправленно прошел подготовку для службы в специфических условиях. Вашей вины здесь нет. Думаю, что допустившим ошибку лицам будет указано. (Я чуть было не вздрогнул, но сдержался.) Возможно, к моменту вашего возвращения из отпуска мы сможем предложить вашему вниманию другую должность в другой части.

– А что именно? – Я уже был изрядно утомлен этой «семеноефимчией».

– В должностном окладе и штатной категории ваш статус ущерба не понесет.

– Надеюсь, – мне показалось, что он ухмыльнулся уголками губ. Издевается, что ли?

– Может быть, я все-таки здесь пригожусь?

– Нет. Решение уже принято. – Указательный палец собеседника уперся в потолок. Поскольку вы были допущены на объект, подпишите обязательство о сохранении в тайне любых сведений о нашей части.

Я расписался, причем Ефимыч потребовал повторить подпись: ему показалось, что какая-то буква выписана недостаточно четко.

– Пройдите в соседний КУНГ. Мичман вас проводит. Получите там денежное довольствие и можете быть свободны.

Выходя, я непроизвольно состроил на физиономии кривую мину. Выполнение задания находилось под угрозой.

В соседнем кузове на койке за цветастой занавеской валялся капитан с малиновыми просветами на погонах. Судя по мешкам под глазами, он систематически и с удовольствием нарушал сухой закон. При моем появлении он резво поднялся и радостно захлопотал.

– Здравствуй, здравствуй, мореход. Я о тебе все знаю. Не хотят тебя брать в наш МОРСик, а зря. Был бы у меня друг-товарищ. Но ты не горюй. Они тебе место подберут – закачаешься.

Андрей, как попросил называть себя капитан, быстро насчитал мне все выплаты по окладам и даже подъемные. Он выплатил подъемные и на семью, не спросив справок с места жительства и свидетельств о браке, рождении, убытии и прибытии. То есть всего того, без чего ни один финансист даже не почешется открывать ведомость на выплату разновсяких пособий и дотаций. Я насторожился. Такой халявы со мной никогда не случалось. Андрей раздухарился и отстегнул мне еще пол-оклада сверху за какие-то особые условия службы. От денег я не отказывался и, расписавшись раз пять в графе «получатель», сложил купюры в отдельный карман для последующей проверки на подлинность. Покончив с расчетами, капитан достал из шкафчика слегка початую бутылку виски «Белая лошадь» и пару стопочек.

– Давай-ка обмоем твое прибытие-убытие.

Я согласился, но с условием, что возмещу ему со временем алкогольные запасы, правда, с учетом моих возможностей, водкой или коньяком. Он небрежно кивнул и разлил напиток по емкостям. Закусывали виски мы необыкновенно вкусными вялеными фруктами. Их названий я раньше никогда не слышал и даже не предполагал о возможности существования чего-то подобного. Когда Андрей отправил под стол опустошенную бутылку и предложил закурить «Мальборо», в мою нетрезвую голову закралась страшная мысль о том, что я нахожусь в шпионском гнезде американского империализма.

Наверное, их прикрывает московский резидент, окопавшийся в верховном военном руководстве. Не исключено, подумалось мне, что их щупальца широко раскинулись по соединениям и частям Флота. Возможно, они готовят плацдарм для высадки десанта. Вроде того, как на Кубе. В заливе гусей или свиней, не помню. Отечество в опасности? Я должен быть хитрым, осторожным и внимательным, чтобы разоблачить врагов.

«Вы – болван, Штюбинг», – выплыла из памяти фраза главного героя фильма «Подвиг разведчика». Что там еще можно почерпнуть для применения в моей ситуации? «Никелированная кровать с тумбочкой»? Не то.»Ваша щетина превратится в золото»? Нет, и это не годится. Делая вид, что ничего не подозреваю, а питье «Белой лошади» и курение «Мальборо» для меня дело вполне привычное, я сердечно распрощался с сомнительным капитаном и под конвоем не менее сомнительного мичмана покинул часть. Всевозможные предположения не позволяли мне полноценно осклабиться, но я пытался это сделать в полном соответствии с прочитанной книгой по психологии.

Опасаясь прослушивания агентами телефонных сетей, я лично прибыл к шефу домой и, взяв с него ужасную клятву молчания, рассказал все. Помнится, он поклялся своим новым автомобилем, в очереди на который стоял лет пять, а деньги копил всю жизнь. Иначе я поступить не мог, поскольку дал подписку о неразглашении любых сведений. Шеф выразил недоверие моей версии, особенно после того, как я по его просьбе на него дыхнул. Потом задумался и погрустнел. Дело пахло уже не жареным, а горелым.