Аул Зебат состоял всего только из тринадцати дворов. Сакли его, словно гнезда ласточки, лепились в складках утеса, вздымавшегося до облаков из глубокой теснины. Бушующий поток на скалистом дне ущелья казался из аула серебряной нитью. Ни кусточка, ни деревца кругом! Везде скалы, одни скалы, поросшие мхом, и голый безжизненный камень.

Жили в этом ауле осетины; жили очень бедно, потому что не было у них ни лугов, ни пахотной земли. Мужчины занимались охотой за турами, а женщины смотрели за хозяйством. Козы заменяли им коров, а ишаки – лошадей. У кого было два осла, тот считался уже богатым. Домашнюю птицу всего аула составляли хохлатый петух и две-три конопатых курочки.

Осенью окрестности аула принимают еще более печальный вид. Тощая трава желтеет. Серые тучи спускаются до самого аула; из ледников дует холодный ветер. Начинаются дожди, изморозь, снег…

Впрочем, в конце сентября выпадают иногда ясные солнечные дни с холодным утром и с теплым великолепным вечером. Лучи заходящего солнца позлащают причудливые вершины гор. Все ущелье покрывается прозрачной дымкой, из которой, как заколдованные замки, встают зубчатые скалы. Далеко в глубине рокочет неугомонный поток, и только он, переливаясь на тысячи ладов, нарушает мертвую тишину безмолвных утесов.

В один из таких вечеров к крайней сакле аула подошел молодой осетин.

– Тедо!- позвал он, не входя в саклю.

– Кто там? – отозвался мужской голос, и вслед за этим в низких дверях показался коренастый мужчина в серой черкеске и холстяной шляпе.

– А, это ты, Сабан… Здравствуй! – обратился он весело к молодому осетину. – Что случилось?

– Да проклятый козел стащил один из моих чабуров (обувь) и оставил от него только плетеную подошву, – отвечал молодой осетин чуть не со слезами.

– Как так?!

– Очень просто. Я их починил, смазал, выложил свежей травой. Оставалось только надеть… Да завозился с ружьем. Надо, думаю, кременъ переменить. Переменил… Хочу надеть чабуры… Левый на месте, а правого нет. Я – искать, туда – сюда… Нет нигде! Сестру оттаскал, брата прибил – нет да и только! А козел тем временем жует да жует себе в темном углу. Мать заметила. Отняли – одна плетушка.

– Плохо дело, – со смехом заметил Тедо, – ну, да ты успеешь еще починить его. Мы будем ждать тебя до восхода луны.

– Неужели?.. Вот спасибо…

– Благодари Фсати, который готовит нам с завтрашней зарей стадо круторогих, а пока ступай кроить свой чабур.

– Иду, иду! – и молодой осетин быстро зашагал по кривой улице.

– Не забудь и других предупредить, – крикнул ему вслед Тедо и вернулся в саклю.

Сакля Тедо имела два отделения. В первом, за плетнем, помещались козы, а во втором – сами хозяева. Небольшая дыра в южной стене жилого отделения заменяла окно. Посреди земляного пола был разведен огонь. Дым выходил в отверстие в потолке. Над огнем висел котелок. Молодая женщина делала из темного теста лепешки и запекала их в горячей золе. По другую сторону очага сидел старик и развлекал грудного ребенка. Вот и вся семья только что вошедшего Тедо: отец, жена и сынишка.

Зураб – так звали старика – был когда-то замечательным охотником; но старость одолела его: он плохо стал видеть и уступил свое ружье сыну. Сын с честью заменил отца и считался лучшим охотником в ауле.

Когда у Тедо начинались сборы на охоту, Зураб становился веселым и разговорчивым. Он припоминал свою молодость и давал сыну нужные советы. Только Залина, молодая жена Тедо, всегда очень скучала, когда муж отправлялся на охоту. Много рассказов она слышала об опасностях охоты за турами и потому боялась за своего мужа. Когда она высказывала свои опасения, то Тедо обыкновенно шутил над ее женской трусостью. Слез он не терпел, и она никогда не смела плакать при нем.

– Кто это приходил? – спросил Зураб, когда сын его вернулся в саклю.

– Сабан, – ответил Тедо, – он просит подождать его до восхода луны – не успел, говорит, готовиться. Я сказал, что можно.

– Конечно, конечно, – одобрил старик: – и мы всегда так делали. Луна всходит рано – вы успеете. В лунную ночь туры спускаются ниже. Если вы пойдете по Мышиной тропе, то к рассвету перехватите их на перевале.

– Оно так, – заметил сын, – да по этой тропе опасно подыматься ночью.

– Бабы! – упрекнул старик. – Для охотника за турами не должно существовать препятствия. Я по этой тропе подымался в туманную ночь, под ливнем. Положим, за тремя гротами чуть не поплатился жизнью – сорвался… но ничего, бог миловал. Зато утром свалил вот этого самого козленка.- И Зураб самодовольно указал на два турьи рога, висевшие на стене. Рога были необыкновенной величины.

– Я за себя не боюсь, – оправдывался Тедо. – Я знаю каждый камешек на этой тропе; но между нами будут неопытные охотники, – чего доброго не согласятся.

– Детей никогда не надо спрашивать, – сурово заметил старик, – они должны следовать за старшими.

Ужин был готов. Залина сняла котелок, наполнила две чашки похлебкой и вместе с лепешками поставила их на круглый низенький столик о трех ножках. Тедо взял столик и поставил его перед отцом. Старик передал ребенка матери и с молитвой приломил лепешку. Тедо почтительно подсёл к отцу и начал с ним ужинать.

Залина, по обычаю, стояла с ребенком на руках. Когда Зураб сделал последний глоток из своей чашки, погладил бороду и поблагодарил бога, Тедо торопливо взял столик и передал его жене. Зураб закурил трубку, пожелал сыну успеха в предстоящей охоте и отправился спать. Спал он в том отделении, где помещались козы.

По уходе старика начала ужинать и Залина. Тедо взял сынишку, посадил его к себе на колени и шутливо обратился к жене:

– Ты, кажется, опять вспомнила свою бабушку – чего нос повесила?

– Умоляю тебя, не ходи по этой проклятой тропе, – тихо выговорила Залина и наклонилась над чашкой. Крупная слеза быстро сбежала по ее смуглой щеке и упала в похлебку.

– Не прикажешь ли за турами охотиться в этой сакле из окна?

– Ну, а если… не дай бог… несчастье какое?..

– Э, душа моя! – бог не выдаст, медведь не съест… А если несчастье, то вот тебе, – продолжал он весело, качая сынка, – видишь, какой молодец? Ои тебя прокормит и похоронит… Так ведь, сыночек, да? Похоронишь маму?

Ребенок расхохотался и замахал ручонками.

– Джигит, одно слово – джигит! Ну, а все-таки ступай к матери! – и Тедо, крепко поцеловав ребенка, передал его жене.

– Эге, никак и луна взошла, – продолжал он, выглядывая в окошко, – ну, значит, собирайся и гайда!..

– Прошу тебя, не ходи сегодня, – умоляла со слезами в голосе Залина.

– С ума ты сошла! – крикнул Тедо, – с голоду умереть захотела?!

– Перебьемся как-нибудь… отложи охоту до другого раза.

– Зачем?

– Так… я боюсь.

– Ха-ха-ха! Глупая! чего ты боишься? Чай, не первый раз… Слава богу, опытности хватает… еще других поучим… Ну, полно, полно. Будь умнмцей. Ведь жить-то надо. Только и кормимся, что охотой. Значит, не робей, а положись во всем на Уастырджи. Не будь трусихой, и я приволоку тебе такого козленка, что сама потом будешь гнать на охоту – право!..

– Тедо! О Тедо! – донесся голос с улицы.

– Иду! – крикнул ему в ответ Тедо и, сняв со стены ружье, сумки и башлык, вышел на улицу Мышиная тропа была вообще опасна, а тем более для ночного путешествия. Она то змеей извивается в расщелинах скал, то крутыми ступенями подымается по отвесной стене, то ящерицей ползет в морщинах неприступного утеса, то легкой паутиной огибает бездонную пропасть, то совершенно исчезает в хаосе разрушенных скал и каменных осыпей.

Местами она так узка, что негде ногу поставить и приходится ползти на четвереньках. На каждом шагу смелого путешественника может приплюснуть сорвавшаяся глыба, каждую минуту он рискует полететь в такую бездну, где и ворон не найдет его костей.