Какая-то баба вздыхает:

- Вот и пасха: из жидов пух, а из русских дух...

Пришли войска. Сухой барабанный треск несется по пустым улицам.

Ловят, тут же на улице раскладывают и секут.

Множество слухов. Высекли даму. Высекли унтер-офицера с георгиевским крестом. Схватили графа С., но он распахнул пальто и показал свой форменный фрак со звездой.

Общество возмущено.

Одному офицеру в доме моего товарища в моем присутствии показали на дверь.

Он вышел на улицу и крикнул:

- Только попадитесь мне: всех перепорю!

Ловят облавами. Неожиданно с двух противоположных концов появляются из боковых улиц войска, сходятся и всех попавших в эту мышеловку подвергают допросу и суду.

Тут же расставляются скамьи, появляются розги.

Преображенская улица в средней своей части сплошь почти была заселена евреями.

Я шел к товарищу, когда вдруг из двух боковых улиц с барабанным треском появились солдаты.

Я и все со мной метнулнсь, как рыбы, почувствовавшие сеть.

Куда? За кем-то я проскочил в подворотню.

Подворотня захлопнулась и я очутился во дворе, битком набитом евреями.

Двор, как бы дно глубокого колодца.

Из раскрытых окон всех этажей этого колодца смотрели па меня глаза евреев.

Я один среди них русский, н ужас охватил меня.

Они теперь могли сделать со мной, что хотели: убить и бросить в эту ужасную помойную яму.

Может быть, кто-нибудь из них видал, как я курил папироску, поданную мне из разграбленного магазина. И меня схватят н вытолкнут на суд туда на улицу, откуда уже несутся раздирающие душу вопли. Просто со злобы вытолкнут... А там, может быть, как раз тот офицер... И я стоял, переживая муки страха, унижения, тоски.

Мгновения казались мне веками, и с высоты этих веков на меня смотрели из всех этих этажей тысячи глаз спокойных, терпеливых. Смотрели, понимая, конечно, мое положение, точно спрашивая:

"А ты, когда ты поймешь, почувствуешь наше?..."