Выше названы только большие писатели. Конечно, каждый из них самобытен, почти все были основателями нового направления, по меньшей мере – крупнейшими представителями. Как и полагается крупным писателям, все они находились на гребне волны своего времени; следовательно, волны поднимались не на одной прямой линии: то на одном направлении, то на другом. И изменения эти были связаны с велением эпохи. Бывало время строить, бывало время разрушать. И строительные и разрушительные настроения проявлялись, естественно, в искусстве и в литературе, даже в такой, казалось бы, далекой от реальности области литературы, как фантастика.

Эту четкую связь фантастики с эпохой легче всего проследить на советской фантастике. Легко проследить и потому, что время у нас бурное, развитие идет быстро, каждое десятилетие приносит большие перемены. Нетрудно проследить и потому, что фантастика немногочисленна. Полная библиография всех книг советских авторов-фантастов, составленная свердловчанином В. Бугровым, занимает около тридцати страничек. В ней примерно пятьсот названий (переиздания и переводы не в счет).

И вот если раскидать по годам эти названия, картина получается волнообразная: волна двадцатых годов, волна тридцатых, сороковых, пятидесятых, шестидесятых… И самое интересное: волны не только количественные, но и качественные. Фантастика меняет свое направление в каждой новой волне. До революции самостоятельной русской фантастики почти не было. Были отдельные произведения у видных авторов, но ни одного значительного фантаста, представителя этого рода литературы. В двадцатых годах выделяются книги А. Грина и А. Беляева: фантастика чистой мечты и фантастика научной мечты. Фантазия крылатая, но не всегда серьезно обоснованная. Фантастика же тридцатых годов, наоборот, основательна, технична, склонна к популяризации, переполнена научными сведениями и техническими деталями, нередко близка к производственному роману. Вполне понятный сдвиг. Ведь между этими периодами первая пятилетка. За пять лет крестьянская страна становится индустриальной. Массовый читатель приобщается к технике, в том числе и читатель научной фантастики. В двадцатых годах техники было не так много в стране и среди читателей очень мало технически грамотных. В тридцатых годах знакомых с техникой уже значительное большинство. В 1928 году Беляев мог выпустить свой роман «Продавец воздуха» – о злокозненном капиталисте, который тайком в Якутии выстроил подземный город, чтобы высосать всю атмосферу и потом торговать воздухом для дыхания. Читатель двадцатых годов мог поверить в такое, читатель тридцатых с сомнением отнесся бы к возможности выстроить тайком в Якутии подземный город. Этот новый читатель хорошо понимал, как достаются новые города – Магнитогорск или Кузнецк.

Послевоенная фантастика опять выглядит по-новому. Ее девиз был: «Ближе к жизни! Фантазировать надо на грани возможного!» Теоретики призывали писать о самом близком будущем, о том, что уже испытывается в лабораториях. Возможно, такие настроения были связаны с послевоенным восстановлением хозяйства; казалось, что забегать далеко вперед несвоевременно. Но тенденция эта несколько затянулась. Да и сама фантастика, сдерживаемая в своем полете, начала выдыхаться. Оживил ее выход в космос… После подлинных космических полетов неудобно уже было фантазировать только о прокладке труб или же о шоссе с литым покрытием.

Лидером новой отважной фантастики послекосмического периода стал И. Ефремов, выпустивший в те годы грандиозный роман-утопию «Туманность Андромеды», а вслед за тем приключенческо-психологический роман «Лезвие бритвы» – о новых возможностях человека. Затем к Ефремову присоединилось новое поколение советских фантастов, работающих в разных направлениях. Среди них был А. Днепров, видевший главную задачу фантастики в популяризации новейших идей науки, а также Г. Альтов и В. Журавлева, предпочитавшие выдвигать оригинальные идеи, С. Снегов – продолжатель линии утопии, выпустивший большой роман «Люди как боги», а также представители линии «фантастика как прием» – С. Гансовский, А. Громова, М. Емцев и Е. Парнов и братья Стругацкие, чуткие, широкого охвата писатели, заметно меняющиеся от волны к волне. В шестидесятых годах вышли самые значительные их вещи – «Понедельник начинается в субботу» – веселая «сказка для младших научных работников», роман с выразительным названием «Трудно быть богом», а также «Хищные вещи века» – о бездумности и вещелюбии.

Пожалуй, рановато характеризовать фантастику семидесятых годов, этот период еще не кончился, поскольку «волны» связаны с настроениями эпохи, а не с круглыми датами. Но заметна тяга к психологичности, к изображению семьи, тесных групп людей. Самым популярным, самым характерным для этих лет оказался писатель Кир Булычев с его мягким юмором и интересом к семейным событиям, к переживаниям детей, родителей, бабушек, влюбленных. Один из его сборников носит программное название – «Люди как люди». Смысл его: фантастика фантастикой, космос космосом, а люди всюду остаются людьми, всюду любовь, дружба, семья, дети, воспитание, спорт…

В связи с возрастающей психологичностью наметился и приход в фантастику представителей главного потока литературы. Такое бывало уже в двадцатых годах, когда фантастики не гнушались А. Толстой, И. Эренбург, В. Катаев, В. Каверин, М. Булгаков. А недавно мы читали новые фантастические (или полуфантастические) произведения М. Анчарова, В. Орлова – «Альтист Данилов», Ч. Айтматова – «И дольше века длится день».

В последнее время литературоведы не раз заводили разговор о кризисе в фантастике, будто бы она идет на убыль, скоро растворится, исчезнет. Рассказанное выше опровергает эти опасения. Фантастика развивается неровно, волнами, за подъемом действительно следует спад, но за спадом – очередной подъем. Общего кризиса не было никогда, частичные бывали всегда. Всегда жизнь менялась, менялись настроения, надежды и опасения читателей, все это отражается в литературе. Какие-то темы исчерпывались, надоедали, какие-то теряли значение, зато всплывали новые темы, новые направления или оживали основательно забытые старые.

Фантастика и в будущем не исчезнет, но повернет. Куда именно? Я мог бы ответить, если бы мне подсказали, что именно будет волновать читателя через десять и через двадцать лет.

Между прочим, проблема не праздная, имеющая значение для любого прозаика. Если автор сегодня вынашивает роман, несколько лет будет его писать, да не один год издавать, стало быть, сегодняшний замысел писателя дойдет до читателя к концу восьмидесятых. Придется ли книга в резонанс с настроениями того времени? И сохранит ли интерес для читателя двухтысячного года?

Говорить с читателем о его заботах можно и в стихах и в прозе, на языке фантастики и нефантастики. Одни понимают лучше такой язык, другие – иной.