Вот назвала Сергея мужем, и рука опустилась, но это, наверное, с непривычки. А может быть, еще и потому, что мне хотелось видеть его мужем другой женщины. Ну об этом хватит, самой надоели мои сетования по этому поводу. Не смогли вовремя изменить ход событий… Нечего задним числом ахать и охать.

Невольно сравниваешь нашу послевоенную свадьбу и эту. В свадьбе нашего времени присутствовали простота, сердечность. Я бы сказала, нравственная опрятность. Наверное, это определялось материальной скудностью того времени, тем, что горькая память совсем недавно минувшей войны была свежа и она, память, вызывала к жизни благородство в душах; определялось это и тем, что активно жили и люди с чистой совестью, подобные папе и маме… Может быть, я ошибаюсь, может быть, не эти причины, но, так или иначе, мы дышали иным воздухом. Не был так подавляюще вездесущ принцип „ты мне — я тебе“. Многие делали добро и не требовали ничего взамен.

Так вот Сережина свадьба… Зал так называемого вечернего ресторана днем служит рядовой столовой. Расставлены буквой П столы. Те из них, которые составили перекладину буквы, — главные. За ними в центре — новобрачные, по краям — родители, самые близкие родственники. Мамы не было, она хворала. И очень хорошо, что она отсутствовала. Ей было бы тяжело наблюдать эту картину. За столами, перпендикулярными к главным, более далекие родственники, друзья, знакомые… Порой некоторых из приглашенных Сережа и Вика едва знали.

Может быть, мы с Федором очень постарели и устарели, может быть, все отвечало духу времени, но мне кажется, что свадьба — интимный и торжественный праздник. Молодых отправляют в новый, долгий и очень непростой путь. И поэтому на свадьбе должна быть атмосфера благожелательной, веселой пристойности. Но о какой пристойности могла идти речь, если преобладала шумная разнузданность.

Мне особенно запомнился парень лет тридцати, не более, с кудрявыми длинными волосами, усами, бакенбардами на полном лице, уже с животом, который нависал над столом, когда этот тип вставал, а вставал часто — произносил тосты. Он много ел, пил и, когда напился, время от времени кричал „горько“, вытягивая в сторону руку с бокалом и склонив голову на плечо. Это был знакомый Полины Петровны, полезный человек — работник продовольственной базы.

А чего стоила самодеятельность гостей: исполнение несен „под Высоцкого“, не самых лучших из его репертуара, и полублатных песен неизвестных авторов:

Федор наблюдал за всем этим и с ироническим выражением изредка кивал головой. Полина Петровна была в ударе, много танцевала. Она сменила гнев на милость и даже пригласила Федора на белый танец.

— Федор Тарасович, — сказала наша новая родственница, — что вы с Любовью Ионовной такие грустные сидите, ведь свадьба же? Смотрите, как все веселятся.

Я хорошо, как мне кажется, чувствовала состояние Сережи и Вики. Сережа пытался улыбаться, но улыбка не получалась и скорее походила на гримасу, которая у него бывала в детстве, когда приходилось глотать очень горькое лекарство. Я понимаю, он хотел казаться этаким светским человеком и пытался делать вид, что все происходящее очень ему приятно. Не умеешь ты лицемерить.

Зато Вика чувствовала себя в своей тарелке. Она в полном смысле слова была царицей бала. Несомненно, Вика в какой-то мере играла, но делала это без нажима, и получалось довольно-таки естественно. Очень возможно, что в ней кроется актерское дарование. Стоило посмотреть, как она после танца (кстати, танцует она отлично — легко, с чувством меры) подала руку для поцелуя своему партнеру — молодящемуся мужчине. Сделала это Вика с грациозной снисходительностью, изогнув кисть, откинув голову, смотря сверху вниз на его склоненную лысину.

Откуда что берется! В общем, желаю тебе добра, Вика.

Итак, отшумела свадьба. А там посмотрим…»

На работе Сергея и Вику поздравили с законным браком и по их просьбе с понимающими улыбками дали трехнедельный отпуск. Мол, как же, как же, все так понятно — медовый месяц.

Молодые уезжали на три недели в Феодосию. Предполагалось, что они поживут у близких друзей покойного Ионы Захаровича, вернее, у их детей. Родители этих детей Ефим Зиновьевич и Марта Петровна Свирские, ныне покойные, были дружны с Сергеевым дедом еще со времени феодосийского подполья в гражданскую войну. При белых Иона Захарович и Ефим Зиновьевич служили в газете «Крымский вестник». Каменев был выпускающим, а Свирский — наборщиком. Свирский сочувствовал большевикам и выполнял разные поручения Придорожного.

Они встретились в 1921 году в той же Феодосии. Иона Захарович приехал работать в этот город секретарем окружкома. Если бы не Каменев, Свирский погиб бы от аппендицита: медицинской помощи практически в городе не было. Иона Захарович сумел срочно организовать операцию Ефиму Зиновьевичу и спас его от смерти. Это событие со временем стало преданием в семье Свирских, и имя Ионы Захаровича чтилось в ней. После войны сын Свирских Михаил учился в Москве, жил некоторое время у Каменевых. Москвичи нередко проводили отпуска, каникулы в Феодосии. Семьи продолжали дружить уже во втором поколении.

Сережу сюда не возили. До семнадцати лет врачи запрещали ему южное солнце — была увеличена щитовидная железа. И вот только теперь представилась возможность поехать в этот город.

Любовь Ионовна не сомневалась, что Сергея и Вику примут в Феодосии хорошо. Супруги поживут в городе, поездят по Крыму, в общем, прекрасно проведут свои медовые три недели.

…Поезд Москва — Феодосия уже вошел в пределы города и не спеша двигался к вокзалу. Слева было море, справа набережная — самая нарядная улица Феодосии. Сергей и Вика были уже одни в купе. Решили выйти последними из вагона, не смешиваться с остальными пассажирами, чтобы их легко нашли встречающие. Ведь они не знали друг друга. Молодожены стояли обнявшись и смотрели на море, скорлупки лодок на нем и застывший далеко от берега серый утюг большого судна. Хорошо просматривался пляж, где в тесноте лежали, сидели, ходили люди, слышались их голоса, визг, смех…

Было по-утреннему жарко, солнечно, сине.

— Как хорошо, Сережа! — сказала Вика и прижалась к нему.

— Очень, — подтвердил он и крепко обнял ее.

Поезд остановился, их слегка качнуло.

— Пошли, — сказал Сергей.

На перроне, когда они с вещами стояли у подножки своего вагона напротив белого с колоннами здания вокзала, к ним подошел человек невысокого роста с черными лохматыми бровями над запавшими серыми глазами и спросил у Сергея:

— Вы не Сережа Гречанный?

— Да.

— Очень приятно. Я Свирский.

— А-а-а, Михаил Ефимович! — воскликнул Сергей. — Познакомьтесь, моя жена Вика.

— Очень рад, — Свирский пожал протянутую Викой руку.

— Как вы, Сережа, похожи на своего дедушку! Изумительно! Ведь я видел вас совсем маленьким, когда учился в Москве. А сейчас передо мной молодой человек и даже женатый.

— Все говорят про сходство с дедушкой, — сказал Сергей.

— Он у нас часто бывал. Последний раз приезжал с Еленой Анатольевной в шестьдесят восьмом. Любил Феодосию.

— Я хорошо знаю его жизнь в Феодосии во время гражданской войны. Ведь он написал об этом повесть.

— Это новость! Как прочесть? — спросил Свирский.

— Я пришлю вам.

— Это для нас будет такой подарок!

— А пока примите, пожалуйста, вот этот подарок. От мамы, папы, бабушки и от нас, — Сергей достал из Викиной сумки большой сверток. — Тут для всех членов вашей семьи.

— Боже мой! Зачем? Нам так неловко принимать от близких людей!

— Это от чистого сердца, — сказал Сергей. — Михаил Ефимович, к вам просьба: мне очень хотелось бы посмотреть места в городе, которые дедушка описывает в своей рукописи.