«Что делать с господами хорошими? - размышлял подпоручик о задержанных им фашистах. - Ясно, что они готовят вылазку, чтобы пробиться в Турцию, и ночью им это может удаться…»

Подойдя к митинговавшим крестьянам, Георгиев отозвал в сторону учителя:

- Надо дело делать. Помогите нам: незаметно оцепите полустанок вторым кольцом. Окопайтесь. Я вам дам оружие…

И через несколько минут полустанок опустел.

Отобрав пятерых самых отчаянных пограничников, Атанас Георгиев ворвался с ними на площадку вагона. Пассажиры были застигнуты врасплох. Только двое, с пистолетами в руках, загородили вход, но болгары выбросили одного в окно, другого заслонил собой посол.

- Руки вверх!

Подпоручик вступил в коридор, раскаленный в этот послеобеденный час. Он заглянул в купе, дверь которого поспешно прихлопнул за собой посол. Стоя спиной к двери, жена посла что-то поспешно прикрывала под столиком. Подпоручик отстранил немку и увидел бочонок:

- Что это?

Знакомый приторный запах, напоминавший благоухание цветущих роз, пощекотал ноздри болгарина. Его знобило в этом раскаленном купе. И на мгновение показалось, что чудный аромат, может быть, только мерещится… Посол Германии плыл перед воспаленным взглядом Атанаса Георгиева в облачке тонкого розового запаха.

- Откуда бочонок? - задохнувшись, спросил подпоручик.

- Вы забываетесь, офицер! Это подарок царицы!

Атанас Георгиев родился и вырос в Казанлыкской долине - в долине розовых плантаций. С матерью и сестрами он каждое лето собирал лепестки с маленьких тернистых кустов. Однажды отец повел его в Казанлык, на фабрику, где в котлах, капля за каплей, выдавливался из многих сотен мешков розовых лепестков самый дорогой в мире экстракт - тот, что по капле примешивается для стойкости к лучшим парижским духам… Это был воистину трудовой пот крестьянской семьи.

В родительской спаленке, за образами, хранился флакончик с урожаем - все достояние отца. Каждая чайная ложка розового масла стоила половину нынешнего офицерского жалованья подпоручика.

- Подарок царицы?… - раздельно произнес Атанас и вдруг разразился безобразным турецким ругательством. - Розовое масло?…

Он взял немца обеими руками за крахмальный пластрон рубашки и потряс, как тряс однажды на казанлыкском базаре вора, укравшего у вдовы Марийки корзину слив. Затем, набравшись терпения, подпоручик Георгиев подождал, пока посол трясущимися руками привел себя в порядок, и приказал солдатам начать по всем вагонам изъятие документов.

- Всю бумагу! Всю! До листка…

Через час Атанас Георгиев с сухим, пылающим лицом, шатаясь от жара, прошел по путям на виду у всех пяти вагонов. Следом за подпоручиком солдаты провезли на тачке посольскую переписку.

Солнце садилось за зелеными холмами.

Остаток вечера подпоручик провел в селе, в своей квартире, выложив пистолет на стол. Восемнадцать посольских баулов, аккуратно сложенных у стены, занимали чуть ли не полкомнаты. Хозяйка дома, старая Костадинка, напоила больного крепким чаем. Его трясло и размаривало.

Изредка с полустанка приходили солдаты, железнодорожники, а то и крестьяне - доложить о происходящем. Тревога сквозила в словах связных: поезд как будто вымер.

Наступила темная южная ночь.

Как раз в это время генерал-майор Машистов и полковник Ватагин были вызваны в один из домиков на окраине придунайского румынского городка. Здесь, в надежно оцепленных переулках, со вчерашнего утра разместился Военный совет фронта.

Когда они тихонько вошли в ярко освещенную комнату, докладывал у карты начальник Ветеринарного управления Амвросиев. Это было так неожиданно, что, усаживаясь в дальнем уголке, они даже переглянулись. Может быть, их вызвали слишком рано?

Сухощавый, поскрипывающий, как седло, новенькими ремнями, генерал Амвросиев показывал прутиком на карте, повешенной на стене, очаги распространения сапа, с которым встретились на путях наступления конные обозы. Сорок лошадей пало в течение последних двух дней. Все признаки злокачественного заболевания: язвы на губах, истечение из носа, короткое сопящее дыхание… А в изоляторах фронта находится еще более двухсот лошадей, положительно отреагировавших на маллеиновую прививку.

По тому, как шел обмен мнений, полковник Ватагин понял, что командующий встревожен. Как бы ни была механизирована боевая техника целых корпусов, обозы есть обозы. На войне нет мелочей, все взаимодействует. В условиях массового передвижения обозов и большой скученности конного парка, особенно на переправах, любая эпизоотия угрожала замедлить темпы преследования разгромленного противника.

Начальник Ветеринарного управления заметно струхнул и, кажется, о чем-то важном недоговаривал, - видно, не решался. Главный ветеринарный врач, полковник Джанкой, бравый старик с жесткой, как скребница, щеткой рыжей шевелюры, когда ему дали слово, высказался определеннее:

- Подозреваем диверсию противника!

С этой минуты Машистов и Ватагин сообразили, что они не зря вызваны. Все возможно. Войска недавно прошли Украину, где гитлеровцы, отступая, сумели оставить за собой повальную чуму домашней птицы.

- А вы как думаете? - снова обратился командующий к Амвросиеву.

И на такой прямой вопрос тот ответил уклончиво:

- Все может быть. Однако даже в учебниках сказано, что именно на Балканах, да еще в Турции, всегда наблюдается сильное распространение сапа лошадей. Что ж удивительного…

- Однако там же можно прочитать, что на Балканах господствует скрытая, хроническая форма заболевания! - энергично возражал полковник Джанкой. - А здесь мы наблюдаем острейшие формы, как будто в кормушки подсыпаны целые пригоршни сапных палочек!

- Что ж, большая скученность поголовья… - не очень убежденно твердил свое генерал Амвросиев и снова успокоительно цитировал справочники: - В 1926 году, например, в одной Болгарии было зарегистрировано четыре тысячи двести четырнадцать сапных лошадей. Однако никто не подозревал диверсию…

- Умней ничего не придумали? - устало вмешался командующий. - Если верна кавалерийская поговорка, что «человек делает коня», то человек и сап может сделать. Вы наших чекистов не разоружайте. Их дело - бдительность. Не так ли?… Полковник Ватагин уже, наверно, кое-что намотал на ус.

И все заулыбались, поглядывая на сидевшего в углу с виду неторопливого, мешковатого, задумчивого полковника.

Второй вопрос, обсуждавшийся в эту ночь, касался непосредственно Машистова и Ватагина, и, когда ветеринарное начальство покинуло комнату, командующий вкратце ввел контрразведчиков в курс дела. Друзья из Болгарии только что сообщили по радио, что фашистские дипломаты уже бежали из Софии в специальном поезде в направлении турецкой границы и там, на полустанке, задержаны крестьянами и пограничниками. Активно действует некто Атанас Георгиев, подпоручик. Он уже разоружил фашистов, солдаты перетащили к нему на квартиру все посольские архивы и канцелярию; он просит помощи. Дело ясное: нужно отправить воздушный десант. Болгары обещают приготовить посадочную площадку.

- Это надо сделать! И чем быстрей, тем лучше, - заметил Машистов.

- Я тоже так думаю… А почему?

- Да потому, что эфир - такая вещь: слушают все, кому не лень. Так что в квартиру Атанаса Георгиева, возможно, уже сейчас стучатся…

Тут спора не было. Командующий подвел черту:

- Значит, решено? - и, чтобы вернуть событию его подлинные масштабы, заключил угрюмой шуткой: - Остальное - дело техники: отправьте на самолетах дневальных комендантской роты.

Член Военного совета тоже усмехнулся:

- Видать, припугнули мы их, нервы не выдерживают…

И разговор снова перешел на дела ветеринарные.

Ватагин не участвовал в спорах. Молчал. Вдруг в памяти его возникла немецкая позывная - «Фюнф хуфайзен фон айнем пферде»… Так неожиданно вспомнилась в разговоре о сапе эта загадочная фраза о пяти подковах с одного коня, что полковник тут же зашептал с улыбкой об этом на ухо своему начальнику.