Нина Павловна долго вертела книжку в руках. Вспомнились слова Белова: "Разрезать живого человека – вот настоящий подвиг". Подвиг… В первый же день посещения "анатомички" упала в обморок, и прозектор иронически заметил: "Может, вы ошиблись в выборе профессии?" Да, немало огорчений приносила на первых порах эта профессия, особенно когда началась самостоятельная работа; амбулаторные приемы вызывали отчаяние; казалось, из врача она превращается в автомат для выписки рецептов и бюллетеней. А потом беготня по лужам на квартиры к больным, когда в портфеле вместе с историями болезни и стетоскопом лежат купленные наспех сардельки или коробка пельменей. Пациенты ворчливы и раздражительны, все они почему-то живут в последних этажах.

Нина Павловна протянула руку к тумбочке, включила настольную лампу и раскрыла книжку.

Сумерки за окном сразу сгустились и подступили к стеклам, стало слышно тиканье лежащих на столе ручных часов – ритмичное и спокойное, как пульс здорового человека. За стеной мелодично позванивала гитара, мужской голос что-то напевал:

Скрипнула дверь.

– Нина, иди к нам. Саша привез с Кавказа вино, уверяет, что абсолютно сухое, кислое, как уксус. Идем же.

Не отрывая глаз от книги, Нина Павловна отрицательно покачала головой. Зоя постояла немножко и тихо прикрыла дверь.

Тьма за окном редела. С улицы уже не доносилось никаких звуков; давно умолкла за стеной гитара. А когда на посветлевшем горизонте обозначились розоватые контуры далеких гор, Нина Павловна уснула на медвежьей шкуре с книжкой Белова под головой. Ей снились горные тропы, бивачные костры, слышался шум тайги и рокот моторов…

Нина Павловна открывает глаза и долго не может понять, почему в ее комнате Львов и доктор Алов. В открытую форточку влетает щебетанье птиц, солнечное пятно на стене еще не задевает дверную притолоку; у двери, смущенно теребя шляпу, стоит Львов, старик Алов сидит на краешке тахты.

Нина Павловна поправляет волосы, машинально пробегает пальцами по пуговицам блузки и быстро встает.

– Спать не раздеваясь противопоказано, – с шутливой строгостью говорит доктор Алов. Улыбка у него какая-то натянутая, морщинистые руки неуверенно шарят по лацканам пиджака, словно смахивая табачные крошки.

– Что случилось, Евгений Тимофеевич?

Старый хирург кивает в сторону Львова. – Вот товарищ Львов получил радиограмму. Тяжелое ранение. Требуется наша помощь.

Нина Павловна прогоняет остатки сна. Держа в зубах шпильки, она закручивает косу вокруг головы и уже спокойным, деловым тоном говорит:

– Через пять минут я готова. Где раненый, куда ехать?

Львов опускает глаза и переступает с ноги на ногу. Доктор Алов, кряхтя, встает и тихо говорит:

– Раненый в тайге в ста пятидесяти километрах от жилья. Там нет дорог, нужно на самолете… Простите, я бы сам, но мне это не по возрасту… – Он виновато склоняет голову набок, а Львов смущенно добавляет:

– Аэродрома там тоже нет. Это лагерь изыскательской партии.

Шпильки выскальзывают из губ Нины Павловны, лицо бледнеет.

Она смотрит на Львова остановившимся взглядом. Ему становится не по себе; он поспешно наклоняется, поднимает шпильки, протягивает Нине Павловне.

– Я вас понимаю… Прыжок в сложных условиях, да еще впервые… Но, кроме вас, некому. Вы же знаете, я не хирург.

Нина Павловна отводит руку Львова, снимает с вешалки жакет, берет зачем-то со стола портфель. Откуда-то издалека, едва задевая сознание, доносится голос Львова:

– Обойдется хорошо. Вас будет сопровождать инструктор лесной авиации Пономарев. Отлично знает здешние леса…

Утренний холодок забирается под не застегнутый жакет. Нина Павловна садится в машину между доктором Аловым и незнакомым мужчиной. Хлопает дверка.

Нина Павловна с трудом разжимает губы:

– Как фамилия раненого?

На переднем сиденье Львов бесконечно долго шуршит какой-то бумажкой.

– Климов. Геодезист Климов. Ранение в область поясницы у позвоночника.

– Климов?

Нина Павловна приходит в себя. Она видит спину шофера, его руку, подрагивающую на руле, коричневую обивку сиденья.

Солнце ярко горит на хромированных дверных ручках, в ноздри ударяет запах бензина. Нина Павловна терпеть не может этого запаха, но сейчас ей безразлично. Она не обращает внимания на удивленное лицо Львова, на его слова: "В буфете аэродрома вас ждет чай и бутерброды…"

– Евгений Тимофеевич, пенициллин, противостолбнячная… Шприцы, инструмент прокипятили?

Доктор Алов показывает на саквояж под ногами. За стеклами несется утренняя степь, бурый ковыль уходит волнами к далекой полоске лесов.

Нине Павловне становится неудержимо весело; это неуместно, но она ничего не может поделать с собой и говорит первые попавшиеся слова:

– Господи, какая сегодня погода!

Автомобиль сильно встряхивает на ухабе, Нину Павловну бросает в сторону, на колени к сидящему справа незнакомому мужчине. Он смеется:

– Погодка самая наша. Будьте уверены, товарищ доктор, опустимся, как на лифте.

Только теперь Нина Павловна по-настоящему осознает, что придется прыгать с парашютом. Сразу становится страшно. Но разве это страх в сравнении с тем, что она только что пережила!

Под крылом самолета расстилалось зеленое море, волнистое и однообразное – тайга. У горизонта лес отливал синевой, но эта полоса не приближалась и не удалялась: казалось, что самолет неподвижно висит в пространстве.

В начале полета моторы ревели так, что думалось – должны лопнуть барабанные перепонки, но постепенно рокот стал глухим и ровным, он даже успокаивал. Вообще Нина Павловна была разочарована: ей всегда представлялось, что полет – нечто совсем особенное и страшное. На деле оказалось – ничего подобного! Она даже не заметила, как самолет оторвался от взлетной дорожки, и если не считать внезапной пустоты, иногда возникающей под сердцем, точно на качелях, когда они падают вниз, – то полет почти не отличался от быстрой езды на автомобиле по холмистой дороге.

Пономарев спал, привалившись к переборке пилотской кабины; над его головой белая стрелка альтиметра неподвижно лежала в горизонтальном положении – высота три тысячи метров. Лицо парашютиста было спокойно. "Еще бы, у него больше трехсот прыжков", – с уважением подумала Нина Павловна. Легкое прикосновение заставило ее повернуть голову. Второй пилот протягивал маленький листок бумаги. Она взяла записку.

"Вы бы тоже вздремнули, доктор. Еще полных два часа лету".

Вздремнуть. Легко сказать! Один этот костюм чего стоит. Нина Павловна ощупывает шлем на голове и плотную ткань комбинезона. Подобрать по размеру комбинезон, конечно, не удалось, в нем могла бы уместиться вместе с ней и Зоя. "Вот бы он увидел меня такой".

Мысль о Белове подбадривает, ослабляет страх перед предстоящим прыжком.

Где-то далеко внизу, под этим тонким вздрагивающим полом, на неподвижной земле трудятся Андрей Ильич и его товарищи. Теперь тайга представляется Нине Павловне не такой уж огромной, а Белов – лесным хозяином, которому подчиняются люди, звери, птицы. Конечно же, в изыскательской партии, куда она летит, знают Белова, расскажут ей о нем…

Гул моторов отодвигается все дальше, корпус самолета перестает вибрировать. Нине Павловне спокойно и удобно, будто она на тахте, на теплой медвежьей шкуре, а под головой – книга, которую написал Андрей…

Она просыпается. Рядом стоят второй пилот и Пономарев, что-то говорят, но Нина Павловна не слышит: уши словно заложены ватой.'

Нина Павловна начинает растирать себе лоб, виски.

– Глотайте, глотайте, – наклоняясь к ней, говорит летчик и, отвернувшись, что-то кричит в раскрытую дверь пилотской кабины. Нина Павловна судорожно глотает воздух.

Белая стрелка альтиметра на переборке перестает падать. Теперь зеленое море за окном совсем близко, на нем появились темно-бурые голые островки.