В доме Курмея отыскалась бабушка Курмей, очень старенькая, пахнущая мышами. Бабушке ничего объяснять не стали. Она на всех глядела добрыми незабудковыми глазами, утопленными в море мелких морщинок, и улыбалась беззубо и радостно. С помощью бабушки в буфете, в рюмке с отбитым краем, обнаружили крестик Курмея и командировали Надежду к попу, чтобы мотоциклиста отпел, как положено. Надежда накрасила губы и решительно пошла.

Отец Герман нашелся на огороде. Сверял что-то с грядки с тем, что было в тоненькой затрепанной книжке. Надежда деликатно протиснулась в калитку, прошла несколько шагов, и тут поп поднял глаза. Она сразу остановилась.

– Добрый день, – сказал отец Герман с любопытством.

Надежда от души колыхнула грудью, собралась было заговорить о своем деле, но заплакала.

– Вот, – вымолвила она сквозь слезы, и с ее пальцев свесился на цепочке крестик. – Крестик у него был… отпеть…

Отец Герман посерьезнел, крестик взял, Надежду отвел на веранду и угостил там чаем. Отпевание назначили на завтра. Надежда ушла успокоенная и отчасти гордая собой.

Закрытый гроб доставили из милиции прямо в церковь. Смущаясь, стали собираться люди. Ждали чего-то нового. Дядя Мотях сдернул кепку с маленькой, просаленной, черной головы и принялся вертеться по сторонам и клацать языком о зубы. Стасик Мрыхов был бледен и шепотом сознавался Стафееву, что боится покойников. Бабушка Курмей, завидев гроб, вдруг забеспокоилась, зашлепала по крышке руками, залопотала и впала в мрачную тревогу. Ее усадили на скамеечку у входа и там оставили.

К собравшимся вышел наконец отец Герман. Пришло человек сорок. Он всю ночь думал над тем, что скажет им. Нужно было сказать нечто такое, что заставило бы потом хотя бы десять из сорока прийти снова.

– Современный человек обычно делает вид, что смерти не существует, – начал отец Герман. – Поэтому она застигает его врасплох.

Он хотел бы сказать им о том, что чувствует на самом деле: как вздрогнули в дремучих лесах темные нежити, когда Курмей вдруг рассыпался над их головами множеством ярких осколков.

– Андрей, думается мне, был хорошим человеком, – сказал вместо всего этого отец Герман.

И уж конечно тотчас нашелся человек, который отметил:

– Смерть забирает лучших.

Этим человеком оказался Игнатий Федорович Адусьев, владелец магазина-«стекляшки». Высказавшись так, он громко вздохнул и оглянулся.

Отец Герман стремительно напал на него:

– А вот это неверно, – сказал он. – На самом деле смерть забирает всех.

Это их напугало. Запереглядывались. Дядя Мотях скривил губу, которая без папиросы смотрелась неприлично голой. Стафеев раздул ноздри. Страстотерпец царь Николай взирал на него сочувственно.

Не получилась речь к прихожанам.

Отпели и закопали мотоциклиста, прикрутили проволокой к кресту фото. На снимке Курмею лет двадцать – все то же самое, только нет истасканности. Надежда, ощущая себя как бы вдовой, взяла к себе бабушку Курмей. А та, оказавшись снова на печке, опять погрузилась в светлое беспамятство. Так и преставилась под самое Рождество 2236 года.

Теперь в храм стали захаживать. Слушали, полуоткрыв рот, – недолго, правда, быстро соскучивались и уходили. Дядя Мотях говорил: «Излагает мудрено, иные слова как не по-русски. А вот запах там приятный».

Отчаянно смущаясь и от всех таясь, Стасик Мрыхов покрестился и купил за десять рублей молитвенник и образок. «Мне Курмей снился, – признался он отцу Герману. Стасик говорил так невнятно, что священник едва разбирал сказанное. Да еще голову свесил почти до колен. – Усы у него почему-то… Покреститься советовал…»

Надежда тоже сперва ходила в храм, но потом обиделась крепко, когда отец Герман указал ей на существенную разницу между «возлюбила много» и «возлюбила многих».

Перед Пасхой 2236 года неожиданно явился сам г-н Драговозов с супругой и двумя дочками. Драговозов был крупен и мясист – килограммов сто первосортной буженины; супруга его, напротив, худощавая и с виду злая, похожая на белокурого кузнечика; дочки, семи и четырнадцати лет, – красивые и неожиданно милые. Девочек отправили в сад – смотреть скворечник.

Господин Драговозов втиснулся за накрахмаленный стол, несколько раз с трудом повращал головой, озираясь. Обстановка маленького, очень бедного дома, казалось, вызывала у него большое недоумение. Супруга снисходительно поместилась на стул и сразу стала производить впечатление странного, совершенно лишнего предмета. Матушка ушла готовить чай. Драговозов пошевелился, откуда-то извлеклись конфеты в расфранченной коробке и очень глянцевая книжка «Кролики Драговозова» с красавицей в сарафане. По косе красавицы карабкались к ее кокошнику пушистые кролики, а еще одного она держала на руках.

– Это… – выдавил Драговозов. Стул под ним пискнул, и Драговозов снова замер.

Тем временем из драговозовской машины вышел человек и выгрузил во дворе большой блестящий предмет.

Отец Герман занял третий стул, обтер ладони о колени и показал, что готов слушать.

– Кроликов вам, – объяснил Драговозов, указывая за окно.

– За это спасибо, – вполне искренне произнес отец Герман.

Вошла Анна Владимировна с чайником, разлила по чашкам чай. Она заметно суетилась, зачем-то разглаживала складку на скатерти, а потом уселась и притихла. Когда дошла очередь до конфет, она опять на миг оживилась, выковыряла конфетку из коробки, заметила, что раньше были еще конфеты «Птичье молоко», но сюда их не завозят, и снова замолчала.

– Это… – молвил Драговозов. – Кролики дохнут.

Отец Герман непроизвольно метнул взгляд за окно. Драговозов сразу понял:

– Эти, вроде, здоровые… Если что – заменю. Дохнут у меня. – Он постучал толстым пальцем по красавице в кокошнике. – Двух ветеринаров уволил, третий аж из Москвы – дохнут! – Он стукнул кулаком по столу. Стол оказался крепче, чем вглядел.

Анна Владимировна, чуть покраснев, снова разгладила скатерть.

– В общем, так, – подытожил Драговозов, – надо молебен.

Отец Герман задумался.

– Если что надо, я добавлю, – обеспокоился Драговозов.

– Молебен отслужить можно, – проговорил отец Герман наконец. – Но есть несколько условий.

Драговозов с готовностью кивнул.

– Вы верите в Бога?

Вопрос застал Драговозова врасплох. Наконец он сказал:

– Это… Кролики дохнут…

– А насчет молебна – это вам кто присоветовал?

– Московский ветеринар, – сказал Драговозов и крякнул.

– Сделаем так, – решил отец Герман. – Сначала вы с семьей примете крещение. Я вам объясню, что это значит.

Драговозов задвигался. Отец Герман успокоил его:

– Займет час, от силы полтора. А потом сразу кролики. Но предупреждаю: может не помочь. Я ведь не шаман и не заклинатель скота.

– Какие проблемы! – сказал Драговозов. – Шамана в области нет, я уж искал. По объявлениям в газете – фуфелки! Я наводил справки. Порекомендовали вот вас. Так и говорили: мол, гарантий нет, но если помогает – то уж помогает.

– Кто это говорил?

– Одна скотница, – отмахнулся Драговозов. – Ей в одном деле помогло, она приходила свечу ставила.

– Ясно, – сказал отец Герман. – Ситуация такая. Лично я ничего дать не могу, могу только просить за вас, а там уж как Господь управит. Если вы креститесь, вероятность положительного решения вашей проблемы возрастает. Но гарантий все равно нет – здесь уж без обид.

Драговозов чуть развел ладони:

– Нет проблем. Завтра – вас устроит?

И отбыл, забрав жену и дочек. Садок с кроликами остался во дворе, как артефакт после приземления инопланетян – непривычно блестящая, из новейшего полимерного материала вещь. И кролики в садке казались тоже какими-то нездешними, хотя охотно угостились листом вполне земной капусты.

На следующий день к Николаевскому храму подъехали три автобуса – ярко-фиолетовые, с красными стрелами на бортах. Стрелы, если приглядеться, представляли собой стилизованных кроликов с прижатыми к спине ушами.