Александр Колчак назвал в честь друга мыс на острове своего имени.

После «адмиральского часа» была сыграна боевая тревога и начато общекорабельное артиллерийское учение. Мичман Колчак расписан помощником командира плутонга противоминных орудий правого борта. Командир батареи в береговом госпитале и Колчаку приходится исполнять все его обязанности. Он обходит орудия плутонга, проверяет установку прицелов по стрелкам циферблатов, управляемых электрическим током из боевой рубки.

– Горыня! – Подзывает мичман артиллерийского квартирмейстера. – Подать беседку со светящимся снарядом.

Горыня резво бросается к переговорной трубе и дует в амбюшур так, чтобы сигнальный свист услышали в артпогребе. Но погреб молчит.

– У погреби! У погреби! – Взывает квартирмейстер к совести старшины перегрузочного отделения, известного лодыря, которому осталось служить до увольнения в запас всего три месяца. Офицеры в погреб, расположенный глубоко под ватерлинией, заглядывают редко. В этом укромном, хотя и небезопасном месте боцманмат Терещенко, может позволить себе многое из того, за что любого матроса, попавшегося на глаза начальству, непременно поставят под винтовку («стрелять рябчиков»), а то и отправят в карцер: например, дрыхнуть во время учений или нюхать махорку (не курить ума, слава Богу, хватает) или читать про похождения графа Нулина.

– Терешшенко! Кому говорю… – Надрывается Горыня.

– Чиво надо? – Откликается, наконец, хозяин снарядного погреба.

– Накати светяшшийся!

– Да кто приказал? – Недовольно гудит переговорная труба. Надо же, только устроился на боковую, теперь выискивай на стеллажах светящуюся дуру в полпуда весом.

– Да ён приказал!

– Кто это ён?

– Ну ён же… Палутонговый! – Горыне неловко объяснять кто именно отдал ему приказ, так как мичман Колчак стоит рядом, раздраженно поигрывая темляком сабли. Он сам подходит как латунному раструбу:

– В погребе! Старшина!

– Есть, вашблародь! – Бодро доносится из недр корабля.

– Долго я буду ждать светящийся?

– Есть подать светящий!

И тут же взвыла лебедка, подающая беседку.

– Три раза повторить подачу! Десять секунд на каждую! Товьсь – ноль!

Под конец учений к борту крейсера подвалила та самая шестерка с провизией, которую забыл во время отправить мичман Колчак. Теперь перегружать с нее бочки, мешки, корзины, ящики – забота сменившего мичмана Колчака вахтенного начальника лейтенанта Петрова-Девятого. Это самый опытный вахтерцер на крейсере, любимец старшего офицера, который всегда ставит его в пример молодым мичманам вроде Колчака. Лейтенант правит вахту, как распорядитель бала – виртуозно, с шиком. Правда, сейчас предстоит не самое престижное дело – надо поднять бочку с кислой капустой. Петров-Девятый приказывает завести пару дополнительных оттяжек и бочка уверенно ползет вверх под мерный скрип талей. Но тут со шканцев раздается шепелявый голос:

– Лейтенант Петров, как вы поднимаете боцку?

– Стропом, господин капитан первого ранга!

– Кто-то из нас не знает, что такое строп.

– Никак нет, это строп!

– А я говорю – не строп!

У Шабли послеобеденное несварение желудка, он раздражен и крайне опасен. Однако, лейтенант Петров-Девятый проявляет безрассудное упорство.

– И все-таки это строп, господин капитан 1 ранга!

Перечить командиру? Да это почти бунт в глазах дунайского ветерана.

– Та– а– к! – Угрожающе тянет Шабля и, отыскав взглядом старшего офицера, спешит к нему.

– Николай Александрович, – меняя тон на обиженный, просит командир. – Смените лейтенанта Петрова с вахты!

– Есть. – Без особого энтузиазма отвечает староф и подзывает кивком головы невольного свидетеля инцидента мичман Колчака. – Александр Васильевич, примите, пожалуйста, вахту на оставшиеся полчаса. Лейтенант, которого впервые за всю службу так нелепо снимают с вахты, взбешен. Он молча сдирает с себя шарф, кортик…

– Продолжайте поднимать провизию стропом! – Делает он ударение на последнем слове.

Его бешенство передается командиру.

– Николай Александрович, – топает он ногой, – арестуйте лейтенанта Петрова на сутки! И приставьте к его каюте «пикадора».

– Мичман Колцак, цем вы будете поднимать боцки?

Колчак медлит с ответом – злополучная «шестерка» возвращается на его голову, как промахнувшийся бумеранг. Но кривить душой на миру?

– Стропом, господин капитан первого ранга.

Шабля вытаращивает глаза. Это явный заговор против него. Отправить под арест дерзкого мичмана? Но он уже сам чувствует, что переборщил с Петровым.

– Вот, Николай Александрович, – ищет он защиты у старшего офицера, – вот видите, как заразительно вольнодумство! Я не ожидал… Не ожидал-с!

Голос его слезливо дрожит, он резко разворачивается и скрывается в рубочной двери. Старший офицер бесстрастно отдает распоряжение:

– Александр Васильевич, продолжайте подъем провизии… Стропом! – Неожиданно добавляет он.

…

Ужин в кают-компании против обыкновения проходил без шуток, подначек, смеха. За обеими концами стола – «барским» и «шкентелем – обсуждали вполголоса последнюю выходку Шабли. Все сочувствовали без вины пострадавшему лейтенанту Петрову-Девятому. Но пострадал еще и мичман Матисен, которому вместо съезда на берег, где его поджидала некая дама, приехавшая на свидание из Питера, выпало теперь заступать в караул, поскольку при арестованном на корабле офицере, начальником караула должен быть тоже офицер, а не унтер, как при обычном течении дел.

– Хочешь я тебя подменю? – Приходит на выручку приятелю мичман Колчак. У него нет пока знакомых дам, и он почти не сходит на берег, вникая во все нюансы корабельной службы. Договариваться о замене, они идут к старшему офицеру вместе. Тот играет в вист со старшим штурманом и доктором. В ответ на просьбу мичмана Колчака он задумчиво роняет:

– А возле шестого орудия на палубе масляные пятна…

– Но комендоры подкладывают брезент при смазывании пушек, Николай Александрович. – Осторожно вставляет Колчак.

– А что толку, когда обе стороны брезента вымазаны тавотом. – Не отрывает глаз от карт староф.

На помощь мичману неожиданно приходит старший штурман:

– Комендоры обязаны мыть только чехлы пушек.

– Знаю, но палуба грязная… Не все ли равно по какой причине…

Это надо понимать как отказ в благородной просьбе. Вирус вредности передался от Шабли старшему офицеру. Мичман Матисен идет заступать в караул, а мичман Колчак, взяв в штурманской рубке стопу лоций, располагается в своей каюте для удобного чтения.

… Как бездарно проходит время. Вот и еще один день уволокся за солнцем на запад… Он остро чувствовал счет своим дням, ибо они и в самом деле были сочтены, и сочтены коротко.

РУКОЮ КОЛЧАКА: «Я не мог никогда согласиться со многими деталями постановки…дела у нас во флоте. Я не буду здесь разбирать причины этого, хотя главное основание всех недостатков и неудобств военно-морской службы я вижу в малой подготовке личного состава, ничтожной практике, истекающей из огромной материальной стоимости плавания современного судна и происходящей из этих двух оснований характера чего-то показного, чего-то такого, что не похоже на жизнь. На наших судах служат, но не живут, а мнение мое, что на судне надо жить, надо так обставить все дело, чтобы плавание на корабле было бы жизнью, а не одною службой, на которую каждый смотрит как нечто переходящее, как на средство, а не как цель…»

Цель у него была – великая цель: пройти к Южному полюсу планеты.

У него не было времени на рутинный ход строевой службы… Сбежать бы от нее! Но куда?

Взгляд мичмана падает на прикнопленную к переборке общую карту мира. Да хоть бы в Антарктиду! К пингвинам…

Этот вопрос – куда сбежать от прозябания в он будет задавать себе не раз и не два… Куда деваться от таких командиров, как Шабля?

А хоть бы под пули британской пехоты, высадившейся на земле буров, как когда-то в Крыму высаживалась шотландская пехота – под барабанную дробь и вой волынок…