Я видел, как проволока прогнулась под тяжестью его тела, и знал, что железные шипы впиваются ему в спину. Бочонок решительно выставил вперед свой живот, готовясь схватить Бобби. Ябовский быстро опустил собаку на землю, и она мгновенно пролезла под ограду. Но едва Бочонок схватил своего противника за шиворот, как Бобби оказался тут как тут. С громким лаем норовил он ухватить Бочонка за брюки. Мы впервые услышали его лай, Бобби был единственным существом в дюнах, которое без колебаний боролось с врагом, хотя мы были взрослые мужчины, а он крошечный щенок.

То ли Бочонок уяснил себе, что Бобби поставил его в дурацкое положение, то ли он уже не в силах был больше смотреть на Ябовского, короче говоря, он круто повернулся и, ругаясь, пошел прочь. Перед «профессором» он остановился.

— Ну вас к черту! Делайте свою грязную работу сами! — рявкнул он.

Как мы потешались над ошеломленной физиономией толстяка!

— А теперь проваливайте! — сказал швед, у которого украли часы. — Если хотите сделать что-нибудь путное, то вычистите нужник, господин «профессор».

Толстяк, волнуясь, винил во всем коменданта. Люди размахивали кулаками. Еще немного — и «профессора» поколотили бы, несмотря на все его оправдания. На его счастье, мы были слишком заняты собакой, которая сидела у Мюллера на плече, гордо вскинув морду. Мы торжественно пронесли Бобби в барак. Какое-то смутное чувство помешало мне войти туда вместе со всеми.

Я уселся на песок, прислонясь к стене барака. Возбуждение, вызванное счастливым спасением Бобби, улеглось. Люди группами расходились по своим баракам, оживленно беседуя о необычайном событии. Я сидел недалеко от своего ложа, хотя и с наружной стороны барака, и слышал, как Мюллер и Ахим обсуждали, кто продал Бобби. Я улавливал каждое слово, должно быть, они находились как раз за моей спиной. Нас разделяла лишь тонкая дощатая стена.

— Мы не должны были говорить ему, где спрячем Бобби, — донесся до меня голос Мюллера.

— Неужели ты считаешь, что Эрвин способен на такую подлость? — спросил Ахим.

Мюллер тихонько засмеялся. Я, конечно, не мог видеть его лица, но представлял себе, как бесчисленные морщинки вокруг его носа и рта сливаются в глубокие борозды.

— Ты просто блаженный какой-то, — услышал я его слова. — Люди его типа давным-давно мертвы душой, об этом позаботились у нас на родине.

Я зажал руками уши и вскочил на ноги. Как накануне вечером, я нетвердой походкой долго бродил по лагерю. В общей радости и ликовании по случаю спасения Бобби мне не было места. Я был отщепенцем. Стеклянная стена отделяла меня от тех чувств, которые волновали всех остальных. Как ребенок перед витриной, стоял я перед этой стеной, горя желанием добраться до выставленных за нею прекрасных вещей. А раз я был способен на такое чувство, значит, я вовсе не был мертв душой, как полагал Мюллер.

Я знал, что должен искупить свою вину, и мой путь привел меня к кухне. Весь день до вечера я таскал воду и получил за это кости. Я уже говорил, что Бобби к ним не притронулся. Пес сидел на груди у Ябовского, который растянулся на своей циновке, и настороженно следил глазами за каждым движением в бараке. Когда я хотел дать щенку кость, он зарычал на меня, словно на чужого. Мюллер, видимо наблюдавший за мной, похлопал меня сзади по плечу. Его словно подменили.

— Оставь его в покое, — сказал он мне с улыбкой. — Он немало пережил, пусть сперва все это переварит.

Измученный тяжелой работой, я улегся и тотчас же заснул. На другое утро Бобби и Ябовский исчезли из лагеря. Бобби не простил мне. Я все еще стоял перед стеной из стекла.

Мысль варить кофе возникла не у меня, а у Ахима. Она пришла ему в голову при виде одного дизентерийного больного. Высохший человек лет пятидесяти тащился ползком через пустырь, отделявший бараки от уборных. Ахим внимательно следил за судорожными попытками больного добраться до отхожего места. Должно быть, он заметил в движениях ползущего что-то необычайное. И он невольно подтолкнул меня локтем в бок.

— Сейчас начнется очередной приступ, — взволнованно прошептал он.

К моему удивлению, сразу же после слов Ахима больной перевернулся на спину и подтянул колени к животу.

Оставив меня, Ахим направился к человеку, корчившемуся на песке. Я вспомнил, что мне надо уладить одно неотложное дело, и убежал.

Несколько часов спустя, когда я встретил Ахима, он, казалось, позабыл об утреннем происшествии.

— Поищи-ка подходящую посуду, — неожиданно сказал он, прерывая какой-то пустячный разговор.

И, лукаво глядя на меня своими карими глазами, он подробно изложил план варки кофе.

— В здешних условиях это будет иметь бешеный успех, — заверил Ахим. — Хотел бы я посмотреть на человека, который откажется от настоящего кофе и предпочтет ему дизентерийное пойло из колонки.

Ахим оценил обстановку. Я был рад, что он избрал своим помощником меня, а не кого-нибудь другого, и тут же пустился на поиски. Вот почему я так ожесточенно сражался с Томом возле кухни.

Таская ведра для повара, я опился воды из колонки и заработал жестокий понос. В минуты коротких передышек между спазмами и тупым оцепенением я вновь перебирал в памяти события последних дней.

— Пока что амеб у него хватает, — заверил кого-то Ахим.

Я никого не видел. От слабости я не мог открыть глаза. Теперь Ахим склонился надо мной. Я ощущал на своем лице его дыхание, словно он хотел вдохнуть в меня новую жизнь. В висках у меня сильнее застучала кровь, мысли понеслись с быстротою ветра, взвихрившего со дна памяти все, что было давно в ней похоронено. Голова загудела от напряжения, и в наплыве воспоминаний я вновь увидел на песке человека, к которому подходил Ахим.

— Доктор, а Эрвин у нас не загнется? — спросил еще чей-то голос.

Да ведь это же Мюллер! Я усмехнулся про себя.

Как тревожно прозвучал вопрос в устах этого жалкого мошенника. Но почему он назвал Ахима доктором?

— Знал бы он, кто ты на самом деле, — хихикал Мюллер, — он бы тебе глаза выдрал.

Я пытался подняться, но это мне не удавалось: я снова и снова падал. Я погрузился в бездонную пучину, потом опять взмыл вверх и упал к ногам Тома. Он злорадно усмехнулся и, ни слова не говоря, изо всех сил пнул меня ногой в живот.

— Том, что ты делаешь? — закричал я, корчась от боли, в ужасе от его жестокости.

Он занес ногу для нового пинка, но вдруг остановился.

— Думаешь, я и теперь буду дожидаться приказаний? Нет! Укусил, наподдал, и готово!

— Но, Том, всему виной бидон, — скулил я. — Он был один-единственный, и я должен был его заполучить.

— Черта с два, я видел, как ты радовался, когда я валялся в дерьме, — возразил Том. Он схватил меня за руку, которую я отдал ему без сопротивления, и укусил за палец.

— Вот так, — сказал он, — теперь мы квиты. — Он мог бы с таким же успехом вонзить зубы в кусок дерева — ни малейшей боли я не почувствовал. Но то, что он направился к убежищу Бобби, привело меня в бешенство. Этот прохвост был хитер, вдруг ему удастся раздразнить Бобби? Я вскочил и бросился за ним вдогонку. И с разбегу налетел на стеклянную стену, которую от волнения не заметил. За ней стояли Том, Ябовский и Бобби. Я прыгал, как обезьяна, пытаясь вскарабкаться на стену. «Эй, Бобби», — звал я, размахивая костями. Но, сколько я ни прыгал и ни кричал, никто из троих меня не видел.

Дикое отчаяние овладело мною оттого, что я не мог до них добраться, и я бросился на песок. Солнце жгло мне голову и плавило мозг, превращая его в жидкий свинец; лица тех троих растаяли в звенящем от зноя воздухе.

— Держи его за руки, это сейчас пройдет, — услыхал я голос Ахима.

И правда — боль в животе постепенно утихла. Я пришел в себя, но был еще слишком слаб, чтобы двигаться. И тут я почувствовал, как меня раздевают.

Чьи-то шаги проскрипели по песку, и возле меня поставили ведро.