Он был наш ангел, был наш демон,

Наш гувернер — наш чародей,

Наш принц и рыцарь. — Был нам всем он

Среди людей!

В нем было столько изобилий,

Что и не знаю, как начну!

Мы пламенно его любили —

Одну весну.

Один его звонок по зале —

И нас охватывал озноб,

И до безумия пылали

Глаза и лоб.

И как бы шевелились корни

Волос, — о, эта дрожь и жуть!

И зала делалась просторней,

И ýже — грудь.

И руки сразу леденели,

И мы не чувствовали ног.

— Семь раз в течение недели

Такой звонок!

Он здесь. Наш первый и последний!

И нам принадлежащий весь!

Уже выходит из передней!

Он здесь, он здесь!

Он вылетает к нам, как птица,

И сам влетает в нашу сеть!

И сразу хочется кружиться.

Кричать и петь.

Прыжками через три ступени

Взбегаем лесенкой крутой

В наш мезонин — всегда весенний

И золотой.

Где невозможный беспорядок —

Где точно разразился гром

Над этим ворохом тетрадок

Еще с пером.

Над этим полчищем шарманок,

Картонных кукол и зверей,

Полуобгрызанных баранок,

Календарей,

Неописуемых коробок,

С вещами не на всякий вкус,

Пустых флакончиков без пробок,

Стеклянных бус,

Чьи ослепительные грозди

Clinquantes, éclatantes grappes[1] —

Звеня опутывают гвозди

Для наших шляп.

Садимся — смотрим — знаем — любим,

И чуем, не спуская глаз,

Что за него себя погубим,

А он — за нас.

Два скакуна в огне и в мыле —

Вот мы! — Лови, когда не лень! —

Мы говорим о том, как жили

Вчерашний день.

О том, как бегали по зале

Сегодня ночью при луне,

И что и как ему сказали

Потом во сне.

И как — и мы уже в экстазе! —

За наш непокоримый дух

Начальство наших двух гимназий

Нас гонит двух.

Как никогда не выйдем замуж,

— Taк в останемся втроем! —

О, никогда не выйдем замуж,

Cкорей умрем!

Как жизнь уже давным-давно нам —

Сукно игорное — vivat![2]

За Иоанном—в рай, за доном

Жуаном — в ад.

Жерло заговорившей Этны —

Его заговоривший рот.

Ответный вихрь и смерч, ответный

Водоворот.

Здесь и проклятья, и осанна,

Здесь все сжигает и горит.

О всем, что в мире несказанно,

Он говорит.

Нас — нам казалось — насмерть раня

Кинжалами зеленых глаз,

Змеей взвиваясь на диване!..

О, сколько раз

С шипеньем раздраженной кобры,

Он клял вселенную и нас, —

И снова становился добрый…

Почти на час.

Чревовещание — девизы —

Витийства — о, король плутов! —

Но нам уже доносят снизу,

Что чай готов.

Среди пятипудовых теток

Он с виду весит ровно пуд:

Так легок, резок, строен, четок,

Так страшно худ.

Да нет, — он ничего не весит!

Он ангельски — бесплотно — юн!

Его лицо, как юный месяц,

Меж полных лун.

Упершись в руку подбородком,

— О том, как вечера тихи,

Читает он. — Как можно теткам

Читать стихи?!

О, как он мил, и как сначала

Преувеличенно-учтив!

Как, улыбаясь, прячет жало

И как, скрестив

Свои магические руки,

Умеет — берегись, сосед! —

Любезно отдаваться скуке

Пустых бесед.

Но вдруг — безудержно и сразу! —

Он вспыхивает мятежом,

За безобиднейшую фразу

Грозя ножом.

Еще за полсекунды чинный,

Уж с пеной у рта взвел курок.

— Прощай, уют, и именинный,

Прощай, пирог!

Чай кончен. Удлинились тени,

И домурлыкал самовар.

Скорей на свежий, на весенний

Тверской бульвар!

Нам так довольно о Бодлере!

Пусть ветер веет нам в лицо!

Поют по-гоголевски двери,

Скрипит крыльцо. —

В больших широкополых шляпах

Мы, кажется, еще милей…

— И этот запах, этот запах

От тополей.

Бульвар сверкает. По дорожке

Косые длинные лучи.

Бегут серсо, за ними ножки,

Летят мячи,

Другие остаются в сетках.

Вот мальчик в шапочке «Варяг»

На платьице в шотландских клетках

Направил шаг.

Сияют кудри, щечки, глазки,

Ревун надулся и охрип.

Скрипят колесами коляски,

— Протяжный скрип. —

Там мама наблюдает зорко

За девочкой с косой, как медь.

В одной руке ее — ведерко,

В другой — медведь.

Какой-то мальчик просит кашки.

Ох, как он, бедный, не дорос

До гимназической фуражки

И папирос!

О, вейтесь, кудри, вейтесь, ленты!

Увы, обратно нет путей!

Проходят парами студенты

Среди детей.

Играет солнце по аллеям…

— Как жизнь прелестна и проста! —

Нам ровно тридцать лет обеим:

Его лета.

О, как вас перескажешь ныне —

Четырнадцать — шестнадцать лет!

Идем, наш рыцарь посредине,

Наш свой — поэт.

Мы по бокам, как два привеска,

И видит каждая из нас:

Излом щеки, сухой и резкий,

Зеленый глаз,

Крутое острие бородки,

Как злое острие клинка,

Точеный нос и очерк четкий

Воротничка.

(Кто с нашим рыцарем бродячим

Теперь бредет в луче златом?..)

Над раскаленным, вурдалачьим,

Тяжелым ртом, —

Уса, взлетевшего высоко,

Надменное полукольцо…

— И всё заглядываем сбоку

Ему в лицо.

А там, в полях необозримых,

Служа Небесному Царю,

Чугунный правнук Ибрагимов

Зажег зарю.

На всём закат пылает алый,

Пылают где-то купола,

Пылают окна нашей залы

И зеркала.

Из черной глубины рояля

Пылают гроздья алых роз.

— «Я рыцарь Розы и Грааля,