— Прекрасная Титания note 29, — сказал он даме, которая отозвалась на его обращение, — позвольте мне провести вас к вашему трону.

— Благодарим, добрый Пек, — отвечала она. — Ах, Боже мой, мы забыли или потеряли наш флакон с туалетным уксусом, но мы положительно не можем быть без него! И о чем думали наши фрейлины!

— Душистый Горошек и Горчичное Семечко заслуживают порицания, — заметил Тинфойл. — Не сбегать ли мне за флаконом?

— Да, — продолжала дама. — И вернитесь обратно раньше, чем Левиафан успеет проплыть милю.

— В сорок минут я окружу поясом землю, — ответил актер, выскакивая из ялика.

— Только не задохнетесь ли вы раньше возвращения, сэр? — сказал Том, вмешиваясь в разговор.

Никто не обиделся на это замечание, напротив, послышался веселый смех. Раньше чем Тинфойл исчез из виду, пропавший было флакон упал из платка его обладательницы; поэтому гонца снова вернули, общество разместилось в двух яликах, и мы отчалили. Третий ялик с багажом и провизией шел позади. В нем поместились двое служащих при театре, которых Тинфойл называл Калибаном и Стефано.

— Все ли здесь? — сказал маленький человек с дерзким видом и с носом пуговкой, взявший на себя роль плотника Пигвы из «Сна в летнюю ночь». — Вы, Ник Ботем, — продолжал он, обращаясь к своему соседу, — созданы для Пирама.

Однако его товарища, по-видимому, не восхитила эта фраза. Это был тяжеловесный, белолицый человек в белых полотняных брюках, в белом жилете, в коричневом сюртуке и белой шляпе. Не знаю, рассердило ли его что-нибудь раньше, но, казалось, он был не в духе и тем не менее составлял мишень для острот большей части общества.

— Я попросил бы вас, — ответил толстяк, настоящее имя которого было Уинтерботем, — помолчать, мистер Уэстерн; я не позволю говорить глупости.

— О, мистер Уинтерботем, неужели вы так скоро посеете среди нас семена раздора? Посмотрите на картины природы; послушайте, как поют птички; взгляните, как весело светит солнце, как прекрасно блистает вода. Кто может сердиться в такое утро, — сказала Титания.

— Я не сержусь, мисс, — ответил м-р Уинтерботем, — совсем не сержусь, только моя фамилия — Уинтерботем, а не Ботем. Я не согласен для удовольствия всякого надевать ослиную голову note 30, вот и все. Ботем note 31 — дно, а плоским я быть не хочу; дно же всегда плоско.

— Не всегда, сэр, — заметил Том.

— Зачем вы вмешиваетесь в разговор, мистер лодочник, — сказал сердитый господин. — Занимайтесь вашей стихией, чаще окунайте весло в воду, а сами не окунайтесь в нашу беседу.

— Хорошо, сэр, я больше не скажу ни слова, — заметил Том.

— Со мной можете говорить, — со смехом сказала Титания, которую забавляли ответы Тома.

— И со мной тоже, — прибавил Тинфойл.

Уинтерботем совсем рассердился и потребовал, чтобы его сейчас же высадили на берег, но королева волшебниц велела ему сидеть смирно, и мы продолжали влачить м-ра Уинтерботема вверх по реке.

— Нашему другу не по себе, — сказал Тинфойл, вынимая рожок, — но…

Мелодии смягчают страшный гнев, От звуков тают каменные глыбы, — продекламировал он, — а потому посмотрим, не подействует ли музыка на его чувства.

И Тинфойл заиграл какую-то арию. Уинтерботем стал еще мрачнее прежнего. Едва замолк английский рожок, как с другого ялика послышалось ответное пение флейты, м-р Уэстерн играл, как он называл, бас, просто пощелкивая пальцами. Звуки неслись над гладкой водой, возбуждая внимание многих, еще спавших после работ; судовщики прислушивались к ним. Все три ялика шли близко один от другого, и в промежутках между песнями участники пикника перебрасывались замечаниями, восхищаясь зеленью покатых берегов и прибрежных деревьев. Даже к м-ру Уинтерботему отчасти вернулось хорошее настроение, но тут же Уэстерн — по роли Пигва — испортил его, сказав:

— Вы можете играть только роль Пирама, потому что у Пирама нежное лицо. Его нужно видеть в летний день: это красивый, благородный человек, поэтому вы должны играть Пирама.

— Смотрите, чтобы я не сыграл чертовской музыки на вашей физиономии, Уэстерн, — ответил Уинтерботем.

Тут Калибан из третьей лодки заиграл на скрипке и запел:

Он сам, и сын, и маленький осленок Бежали рысью по дорожке той.

Припев к этой песне был: «Иа, иа» — подражание ослиному крику.

— Бог с вами, Ботем, Бог с вами; вот пояснение вашей натуры, — вскрикнул Пигва, посматривая на Уинтерботема.

— Прекрасно, прекрасно, мистер Уэстерн: мне не хочется опрокинуть ялик, а потому пока что вы в безопасности. Но мы сведем счеты, предупреждаю вас.

— Рабы мои, повинуйтесь! Я не хочу здесь ссор! Сомкни уста ты, Пигва, ты, Уинтерботем, удержи речь, и я, ваша королева, очарую слух ваш песней, — сказала Титания, помахивая ручкой.

Скрипач замолчал, и голос красивой актрисы полетел над водой.

Нечего говорить, что едва она замолкла, раздались восхищенные аплодисменты, и вполне по заслугам. Пели еще многие мужчины и дамы, а рожок и флейта играли в промежутках. Было очень весело.

Мы скользили мимо разнообразных берегов реки. Наконец подплыли к островку, выбранному для пикника. Общество высадилось и стало хлопотливо отыскивать удобное место. Пигва быстро ускользнул от Уинтерботема, который остался подле воды.

— Дженкинс, — сказал он человеку, прозванному Калибаном, — вы не забыли салата?

— Нет, сэр, я сам привез его. Он лежит вверху в маленькой корзине.

Уинтерботем, который, по-видимому, особенно любил салат, остался доволен этим ответом и медленно отошел от реки.

— Ну, — сказал мне Том, отирая лоб, — как я рад, что вижу все это! Жаль, что отца нет с нами; надеюсь, молодря дама опять споет.

— Вероятно, — ответил я, — ведь забава только что началась. — Но пойдем, поможем выгружать вещи и провизию.

— Вот чудное местечко для репетиций. Зеленый лужок будет нашей сценой! — закричал Пигва, обращаясь к остальным участникам пикника.

Его выбор одобрили; приготовления закипели. Корзины распаковали, и на свет появилось холодное мясо различного рода, цыплята, паштеты, всевозможные пироги, пирожки, сладости и так далее.

— Это не бутафорский пир, — сказал Тинфойл. — Куры не деревянные, и вино не заменяется жидким пивом. Банкет, который Дон Жуан дал Командору — ничто перед нашим.

— Все театральные банкеты — фарсы, — прибавил другой актер.

На траве разложили скатерть, на ней расставили тарелки, положили ножи и вилки. Дамы хлопотали так же, как и мужчины; некоторые вытирали стаканы, некоторые насыпали соль в солонки. Титания приготовляла салат, и м-р Уинтерботем, ничего не делавший, подошел к ней.

— Могу я просить у вас, как милости, не слишком мелко крошить салат? Он от этого теряет вкус.

— Какой вы любитель травы! Чистый Навуходоносор note 32! Но, если вам угодно, сэр, я послушаюсь вас.

— Кто умеет жарить рыбу? — крикнул Тинфойл. — Здесь две камбалы и несколько угрей. Где Калибан?

— Тут, сэр, — ответил Дженкинс, который стоял на коленях и раздувал костер, — я должен разогреть суп.

— А где Стефано?

— Замораживает вино, сэр.

— Кто же может приготовить рыбу, спрашиваю я?

— Я, сэр, — ответил Том, — но не без масла.

— Ты получишь масло, о возмутитель стихий! — произнес Тинфойл.

Через полчаса все было готово. Красивая Титания боялась сырости и оказала мне честь, усевшись на мою куртку. Остальные дамы тоже поместились вокруг скатерти; принесли и суп, а Пигва и Уинтерботем, по приказанию Титании, отправились за вином и другими напитками. Уинтерботем грозно посматривал на своего противника, Пигва не был вполне спокоен. Том только что снял сковороду с костра, и на ней еще прыгал жир. Пигва-Уэстерн, поставив свою ношу, собирался усесться. В эту минуту в голову Тома пришло желание подшутить, однако он не осмелился сам привести в исполнение свой план. Уинтерботем помещался перед Томом; Пигва стоял к ним спиной. Том посмотрел на Уинтерботема, украдкой указал ему на сковороду, а потом на Пигву. В одну минуту Уинтерботем уловил намек, схватил сковороду и толкнул Пигву; тот, желая смягчить ушиб от падения, поджал под себя руки. О ужас! — они попали на горячую сковороду, которую под него пододвинул его враг.