— Мистер Кнепс, ответь на вопрос Джейкоба Фейтфула, — предложил Домине.

— В течение последнего месяца мне их в различное время приносили различные мальчики, — был ответ.

По моей просьбе Кнепс указал мальчиков, приносивших карикатуры.

— А Барнеби Брейсгирдл не давал вам ни одного листка, мистер Кнепс? — спросил я, заметив, что он не назвал Барнеби.

— Нет, — ответил Кнепс.

— Относясь с уважением к моему Непоту, я написал свое имя в тот день, когда вы мне дали эту книгу, но слово «fecit» и карикатура на вас начертаны не мной.

— Ты ничего не доказал, Джейкоб, — возразил Домине.

— Нет, кое-что доказал, сэр. Не в субботу ли я просил вас дать мне карандаш для рисования?

— Да, помнится, в прошлую субботу.

— А мистер Кнепс накануне сказал, что я хорошо рисую. Почему же он не показал вам моих карикатур, которые, по его же собственным словам, он собирал в течение целого месяца?

— Ты задаешь хитрые вопросы, — произнес Домине. — Ответь, мистер Кнепс.

— Я хотел добыть больше улик, — ответил Кнепс.

— Ты слышишь, Джейкоб Фейтфул?

— Скажите, пожалуйста, сэр: слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы я без любви и уважения говорил о моей бедной матери?

— Никогда, Джейкоб.

— Теперь, сэр, будьте так добры, вызовите Джона Уильямса.

— Джон Уильяме, номер тридцать семь, подойди.

— Уильяме, — сказал я, — говорил ли он, что Барнеби Брейсгирдл нарисовал мою мать с пламенем надо ртом?

— Да, говорил.

В эту минуту мое негодование выразилось потоком слез.

— Сэр, — вскрикнул я, — если вы думаете, что я мог нарисовать карикатуру на вас и миссис Бетли, скажите, мог ли я сделать вот это? Ведь все карикатуры нарисованы одной рукой.

И я передал Домине карикатуру на мою мать (м-р Кнепс неосторожно принес и ее вместе с остальными). Учитель побледнел как полотно. Домине посмотрел на рисунок и, помолчав, обратился к нему:

— Кто тебе дал этот листок, мистер Кнепс?

— Барнеби Брейсгирдл, — от смущения не придумав ничего, пролепетал Кнепс.

— Ты только что уверял, будто не получал ни одного рисунка от Брейсгирдла. Ты противоречишь себе, мистер Кнепс. Джейкоб не нарисовал своей матери, а карандаш тот же, который набросал все остальное, ergo note 8, он не нарисовал ни одной карикатуры. Благодарю Тебя, Боже, что Ты защитил невинного! А теперь, Барнеби Брейсгирдл, скажи, ты ли дал эту карикатуру мистеру Кнепсу и откуда ты взял ее? Не лги.

Барнеби то краснел, то бледнел, наконец сознался, что он нарисовал ее.

— Вы, мальчики, — крикнул Домине, размахивая розгой, которую он схватил, — вы передали рисунки мистеру Кнепсу, а кто давал их вам?

Испуганные выражением лица Домине воспитанники в один голос ответили:

— Барнеби Брейсгирдл.

— А откуда взял ты их, Барнеби? — спросил наставник.

Барнеби упал на колени и рассказал все в подробностях. Негодованию Домине не было границ. Я никогда не видывал его в таком волнении.

М-р Кнепс был немедленно и с позором изгнан из школы. Барнеби жестоко высекли.

После этого все пошло хорошо. Доброта и внимание Домине ко мне не уменьшались. Я делал большие успехи: победил Вергилия, взял штурмом Тацита и одолел оды Горация, с торжеством прошел десятичные дроби и однажды глубоко погрузился в измерение объемов тел, как вдруг у меня закружилась голова. Я сказал об этом матроне, она, пощупав мне руки, объявила, что у меня жар, и велела мне лечь в постель. На следующее утро я уже не мог подняться, в моей голове как бы каталось раскаленное ядро. Я заболел в первый раз в жизни. Хирург пустил мне кровь и, дав наставления матроне, обещал снова зайти. Через несколько часов я лежал в полном бреду, странные грезы, сцены прошедшей жизни перемешивались с недавними событиями; я видел то Сару, то Домине с огромным носом, то моих родителей. Вдруг все пропало; меня охватило полное оцепенение; я не чувствовал боли, не сознавал ничего. Когда же я очнулся от столбняка и стал понемногу приходить в себя, то смутно различил перед собой что-то, по диагонали перерезавшее поле моего зрения. Когда дымка разошлась, я понял, что это был нос Добиензиса, стоявшего на коленях подле моей кровати; нос касался одеяла, очки Домине потускнели от слез, длинные седые пряди свешивались с обеих сторон его лица и затемняли ему зрение. Я не испугался но от слабости не мог ни пошевелиться, ни заговорить. Молитвенник был в руке моего наставника, он молился за меня и, думая, что я ничего не ощущаю, продолжал свой монолог.

— Naviculator parvtis paltidis… note 9 Как прекрасен он даже в смерти, этот бедный мальчик с баржи! Он преодолел основу учения, восторжествовал над учебником латыни — неужели чтобы умереть? Как мое сердце болит по тебе! От ледяного дыхания смерти ты поблек, как роза от изморози. Зачем тебя оторвали от твоей стихии? Юный принц потока, господин баржи, Ratis rex et magister! note 10 Да будет тебе легка земля, мальчик с легкой баржи, лотос, водяная лилия, выброшенная на землю, чтобы умереть. Если бы ты остался жив, Джейкоб, я бы перелил в тебя все мои знания, мой Авессалом, сын мой!

Он поднялся; слезы бежали по его длинному носу и капали на мое одеяло, как мелкий дождь. Я не понял всех его слов, но понял, что они дышали любовью, протянул руку и произнес:

— Домине!

Старик увидел мое лицо, поднял глаза к небу и сказал:

— О Боже! Благодарю Тебя; он будет жить. Молчи, молчи, любимый, не болтай.

Я стал быстро поправляться и через три недели снова принялся за занятия. До четырнадцатилетней годовщины моего рождения осталось всего полгода, и м-р Драммонд, иногда справлявшийся о моих успехах, приехал поговорить с Домине о моей будущности.

— Я могу, — сказал мой прежний хозяин, — поместить его учеником на реке Темзе, но не прежде, чем ему минет четырнадцать лет. Может ли он по правилам училища остаться в вашей школе до этих пор?

В течение шести месяцев Домине усердно занимался со мной, и я учился прилежно. Наконец определенный срок прошел, и м-р Драммонд явился за мною. Меня переодели, я покинул дом милосердия и через час был в доме Драммондов.

М-с Драммонд уже знала, что найдет во мне большие перемены, тем не менее изумилась, когда я вошел в комнату со шляпой в руке и поклонился ей. Она протянула мне руку, которую я почтительно взял, и сказала мне «вы». Сара стояла поодаль и с любопытством и удовольствием смотрела на меня; когда я подошел к ней, она застенчиво подала мне ручку. Я расстался с ней, видя в ней существо высшее, теперь же мог смотреть на нее сверху вниз. Не скоро освоилась она со мной и долго продолжала смотреть на меня с уважением и любовью. Я приобрел власть знания.

По правилам компании судовладельцев каждый желающий работать на реке был обязан прослужить учеником от четырнадцати лет до двадцати одного года, во всяком случае, учиться семь лет. М-р Драммонд предложил мне поступить на палубу одной из его легких барж, предоставляя мне право по желанию перейти на другое судно. Я с благодарностью принял его предложение, отправился в контору общества, подписал бумаги и начал службу.

М-р Драммонд познакомил меня с Марблсом, водившим баржу «Полли», и попросил судовщика ласково обращаться со мной. Мой будущий начальник был высок и хорошо сложен, с наклонностью к полноте; у него были красивые черты лица, но глаза небольшие. Его маленький рот улыбался добродушно.

— Никогда в жизни, мастер note 11, я не обращался плохо даже с кошкой, — ответил он м-ру Драммонду.