Я глянул в другой угол, где навечно были пленены они. Нет! - завопил я про себя. А потом еще раз: Нет - подумал я столь спокойно, как будто бы готовил очевидную ложь, вообще не требующую отрицания - это пройдет. Должно же пройти! А пока что я дал себя обмануть, сделать себя дураком - я, который уже догадывался, ба: наверняка знал.
Проходили века. Чем было пространство, чем было окаменевшее время - во мне, в пучке застывших нервов, в которых играли токи страха. Вот этого я опасался более всего. Началось: надо мной склонялись бесформенные фигуры. Мне даже не нужно было их видеть. Я знал, что они меня окружают, что они существуют. Их долгие хороводы метались то туда, то сюда; временами они следили за мной, следили откуда-то из за спины, сбоку - даже не знаю. Я уже давно не мог шевелить глазными яблоками, которые сейчас были свернуты в сторону и застыли, как были при последнем повороте. В них стоял несколько затуманенный образ электрического выключателя. И вдруг к горлу подступил давящий страх - именно теперь, когда я понял, что какой-то ничтожный шанс у меня еще имеется. От клавиши выключателя до пальца, которым мне хоть как-то удавалось шевелить, оставалось где-то с полсантиметра. Преодолевая это расстояние, я чувствовал боль сдираемого ногтя. Наконец мне удалось нажать на кнопку. Сделалось темно, а вместе с этим - кратковременное ослабление прижима, который тут же усилился. Я зажег свет - тот же самый эффект: легкий рывок, а потом конвульсивный зажим окружающей со всех сторон стеклянной массы. Свет - темнота - свет - темнота - и снова свет: я жал на кнопку. Все быстрее, в ритме пульсирующей в висках крови, как будто передавал какое-то сообщение азбукой Морзе. Обезумевший палец трясся в приступе малярии. Скорлупа вошла в резонанс. Периоды колебаний подстраивались друг к другу.
И наконец у самого уха грохнул оглушительный, сухой треск, будто разряд в камере высоких напряжений. Я бросился назад. На меня упал обильный дождь блестящих искр. Я глянул на себя: с ног до головы я был обсыпан серебряной пылью. Через выбитые одним пинком двери я выскочил в коридор.
4. АПОРИЯ
- Ина!
Звук имени прозвучал в моих ушах так глухо и чуждо, как будто их произнесли не мои уста. Я лежал у края ковра, за столом, в том месте, куда приполз много часов назад, поскольку, не имея возможности вынести бремени тишины, навязанной дыханием Ины, к тому же усиленной ударами ее сердца, я вырвался из ее объятий, чтобы сбежать в самый дальний угол.
Но тут же, пораженный углубляющейся до самой бесконечности пустотой черноты вокруг меня, я вновь пожелал услышать ее голос, пускай даже потом мне пришлось бы об этом пожалеть.
- Ина!
Она лежала там, где я ее и оставил: неподвижная, с вытянутыми вдоль туловища руками, словно мертвая.
- Где мы находимся? Ина, ты знаешь?
Она пошевелилась и прижалась ко мне, но по движению ее век, которое я почувствовал под своими, лежащими у нее на лице ладонями, мне стало понятно, что она меня не понимает.
- Я слушаю тебя, Рез, - тихо шепнула девушка.
Она меня не понимала и, естественно, понимать не могла. Ведь этот вопрос я задал, скорее, себе, а не ей; задавая же его Ине, я прекрасно знал, что отвечать на него придется самому же.
Или же нужно было удовлетвориться тем, что я узнал к этому моменту: жила-была себе "земля" и "город Каула-Зюд", под ним же - "укрытие", держащее меня, как и множество других плененных в нем. Насколько же гладко родилось у меня подобное предложение - теперь - когда после посещения сорок пятого уровня, я мог оперировать терминами. Вот только что заключалось в этих терминах? Понятное дело, мне они были знакомы: неоднократно я ласкал в себе глупую уверенность, позволяющую считать, будто достаточно дать какому-либо явлению название, и ты уже навсегда освобождаешься от необходимости его понимания. И к тому же... разве эти термины что-то объясняли мне? Способны ли они были навести порядок в хаосе мыслей, способных - самое большее упорядочиться всего лишь в одну шеренгу: последовательность слов, требующих нового ответа?
Так что, поставив себе этот вопрос - себе или Ине, это не важно - я, по крайней мере, понял, из чего вытекало мое бессилие: можно было опасаться того, что в собственном незнании я остаюсь одиноким.
И вот тогда, как можно быстрее, я спросил во второй раз:
- Ина, а знаешь ли ты, где мы находимся?
- Тут, Рез, ты же и сам знаешь, - очень просто ответила она.
Тут, это значит где? Или ты сама на что-то надеешься?
- А, так вот что ты имеешь в виду... - в ее голосе все так же звучала нотка рассеянности, - про это я как-то и не думала. Для меня это как-то и не имеет значения.
- А для меня имеет!
Она приподнялась на локте, как бы желая что-то сказать. Несколько мгновений, подпирая голову одной рукой, другой она искала мою ладонь. После чего она придвинула свое лицо к моему так близко, что я почувствовал ее дыхание у себя на лбу.
- Здесь так жарко. Принести тебе чего-нибудь попить, - спросила девушка.
- Принеси.
Я слышал, как она ступала своими босыми ногами, направляясь к полкам, внимательно прислушиваясь к каждому ее движению. Затем пришел скрип задетой лопасти вентилятора, осторожный стук посуды, скорее, касание, чем просто небрежное столкновение, после этого тонкий писк нажатого краника и, наконец, шорох переливающейся жидкости. Руки Ины безошибочно попадали на каждый разыскиваемый предмет. Меня изумляла точность ее движений, столь контрастирующая с моей неоднократно проявившейся неуклюжестью. Мрак (одинаково черный для нас обоих) никак не объяснял этих различий.
- Мы находимся в переходном состоянии, - услыхал я голос приближающейся Ины.
Тут я заколебался, не понимая, к чему эти слова относятся. Я столь далеко отошел в мыслях от темы нашего разговора, что теперь уже сам не смог понять Ину.
- Ты так считаешь?
- А разве тебе самому не кажется, что наша ситуация какая-то временная?
Странное дело, только сам я ничего по данному вопросу сказать и не мог. Мне хотелось его продумать и сохранить мысли для себя. Я уже настолько наотдыхался, что когда вновь улегся на ковре рядом с сидящей там Иной, то перспектива дальнейшего валяния показалась мне совершенно невыносимой. Тем не менее, с места я не трогался. Может меня удерживала иллюзорная надежда на то, что собственным бездействием мне удастся перечеркнуть планы Механизма? Вот только рассчитывать на успех при подобной тактике смысла не было, поскольку временное бездействие могло быть одним из важнейших пунктов этого плана.
Но из указаний Механизма следовало, что моим предназначением была активность. Активность? - повторил я это слово про себя раз с десяток, всякий раз придавая ему различные оттенки, которые от нежелания вели к раздраженности, и выглядело это так, будто я держал в руках какой-то странный, неизвестный предмет с подозрительным запахом, вложенный мне в руки кем-то, воспользовавшимся мгновением моей собственной невнимательности, и вот теперь я перебрасываю его из руки в руку, до сих пор не понимая, что отвращение мое вытекает из реального безобразия этого предмета. Я находился "тут" как правильно определила Ина, воспользовавшись самым универсальным определением - и, дабы дополнилась мерка определений, к этому сам я мог добавить, что нахожусь "тут" еще и "теперь". Таким образом, я существовал "тут" и "теперь" - во всяком случае, это не порождало каких-либо сомнений; словом: совершенно точно определяло лишь то, что само по себе ничего не значило.
Я до сих пор находился под впечатлением инструкций, сообщенных мне на "конвейере", и теперь представлял, что ожидаю приказа, возможно, первого импульса; знака, вызывающего действие, который, наконец-то должен был появиться в каком-то виде, пускай даже и самом закрученном, но, явно, лишь тогда, когда все ткани моего тела, достигнут состояния максимальной готовности; сигнала, который - в плане той же инструкции - обязан был пробудить во мне неотвратимость желания или необходимость действия, совпадающего с замаскированной программой Механизма. Но сколь же наивным было это представление, сколь бесплодным было долгое ожидание, то внутреннее подслушивание, установка на сигнал в сознании; я прекрасно понимал происходящее внутри меня: там не было ничего чрезвычайного, чего бы ранее я не распознал как собственное, разве что заливающие меня тупое безразличие и сонливость. Тем не менее, я ожидал, что раньше или позже во мне замкнется какой-то контур, включится некий комплекс безусловных рефлексов, проявляющийся в сложной операции напряжения и расслабления мышц (снаружи это выглядит так незаметно), которая на простом языке называется подъемом с места.