Я возвратился к первой статуе, переплыв к нему над крышей автомобиля, и приложил ладони к ее лицу. Трудно было не удивляться, зная, кто эта фигура, кого представляет. Так вот какой была Еза Тена, прежде чем увидела черное пятно, в тот самый момент, когда выходила из машины. Кольцо событий замкнулось. Со своим настоящим временем я был перенесен в ее прошлое, причем ее время (в том же прошлом), если и не полностью остановилось на месте, то было близко к такому состоянию. Для нее отрезок секунды, для меня более десятка минут - в этом была принципиальная разница, и все остальное могло вытекать именно из этого. Передо мной стояла спутанная замедленным временем женщина, дневник которой содержал описание нашей встречи в этом самом месте. Мне не нужно было видеть ее лица - все и без того совпадало. Я прибыл сюда в тот самый момент (никакая иная секунда в расчет не бралась), когда переполненная тревогой памятной ночи четвертого июня прошлого года она направлялась к входу в укрытие. Замкнулось одно из звеньев длинной последовательности причин и следствий. Теперь мне уже было известно, откуда статуи прибыли в комнату теней. Я дрожал от впечатления, осознавая силу чего-то, что едва-едва встретилось с моим воображением.

С чувством растущего напряжения, вызванного ожиданием желаемого довершения пока что неполного образа целого, я отплыл от Тены, нырнув в глубину территории залитой ртутью ночи. Здесь все было закрыто ею, погружено в ней вплоть до недостижимых краев: стены домов, столбы уличных фонарей, последовательность сбившихся на мостовой и баррикадирующих тротуары машин, а также пробегавшие когда-то между ними скрючившиеся фигуры людей - теперь же, застывшие холодные статуи, прикованные ко дну манекены, которых я гладил своими пальцами.

Я передвигался на ощупь, словно затянутый на дно озера слепец. Неужто я был настолько ошеломлен, что мысль, которая одна из первых должна была прояснить мрак моего незнания, посетила меня лишь сейчас? Ведь я все время плавал в... воздухе! Ни в какой не ртути, а в воздухе, наверняка для них прозрачном словно хрусталь, инерция которого была здесь умножена во столько раз, во сколько масса статуй была больше моей.

Плывя над самым тротуаром, раз за разом я сталкивался с различными помехами. Чаще всего это были застывшие в различных позах или фазах движения люди, иногда даже подвешенные в полете над плитами тротуара, видимо, задержавшиеся в прыжке, который как раз являлся следующим элементом их бега. Вот эти особенности познаваемого мною мира удивляли меня более всего. Не доверяя себе, я многократно проверял положение статуй, чтобы всякий раз убедиться в том, что подошвы их обуви иногда были оторваны от тротуара на приличное расстояние, и в то же самое время вся статуя, пускай и столь массивная, вовсе не падала, но неподвижно располагалась в пространстве, издеваясь над законами мира, из которого я вынес совершенно иной опыт. Наверняка, это был наилучший пример, иллюстрирующий разницу между массой и весом тела, но дай бог, если бы мои неприятности заключались лишь в подыскивании хороших примеров.

Всякое мое движение требовало от меня значительного напряжения всех мышц. В принципе, я плавал стилем, имитирующим движения пловца, ныряющего к самому дну бассейна. Но насколько же больше усилий стоило мне преодоление расстояния, раз в десять меньше, чем в бассейне! От преодоления сопротивления отбрасываемых за себя огромных масс превращенного в ртуть воздуха мышцы мои окаменели; мышечная усталость уже граничила с болью. Все чаще я останавливался, практически обессиленный, и поэтому решил возвратиться к отверстию.

И вот тут-то произошло то, что грозило мне с самого начала, но чего достаточно долго удавалось избегать: я заблудился. До сих пор я представлял себе, что мне легко удастся вернуться к люку, хотя бы держась поблизости от тротуара. Но несчастье заключалось в том, что я не мог его отыскать. Достаточно было слишком сильно отбиться ногами от головы какой-то статуи, и я повис в пространстве, не добираясь до следующей помехи. Я тут же повернул в сторону того места, откуда выплыл, только это было уже совсем иное место, и там я ни с чем не столкнулся. Я спутал направления и полностью утратил контакт с улицей. Чтобы хоть где-то отыскать какую-нибудь постоянную точку опоры, я кружил вокруг себя, спускался ниже и подымался выше, размахивал руками, ежесекундно разворачиваясь то в одну, то в совершенно противоположную сторону. И все без какого-либо результата: одинаково я мог приближаться к мостовой или же от нее удаляться.

Еще раз я попытался сохранить спокойствие и плыть прямо перед собой в каком угодно случайно выбранном направлении. Ведь должен был я, в конце концов, наткнуться на стену какого-нибудь дома. Длительное время я выполнял принятое мною решение, вплоть до того момента, когда опомнился, уже понимая, какой огромный риск заключен в столь поспешных действиях. А вдруг я плыву прямо к небу! Парализованный этой мыслью, я застыл на месте. Теперь я уже не мог сделать ни малейшего движения, поскольку живо представлял, как оно направляет меня от земли ввысь.

Я уже совершенно не представлял, где нахожусь и в какую сторону направиться. Я утратил чувство направления в сторону низа и верха. Абсолютная темнота и состояние невесомости привели к тому, что у меня не имелось чувства никакой ориентации в пространстве, для которого понятия "верха" и "низа", столь очевидные до сих пор, теперь были только пустыми терминами.

Как вдруг тишину ртутной ночи у самого моего уха разорвало басовое храпение. На мгновение я замер. Одним отчаянным движением рук и ног я отбился от того места, которое - именно то самое место, источник отвратительного звука - больно укусило меня в шею. Не совсем осознавая собственные действия, я вырвал излучатель из-за пояса и выпалил в сторону усиливающегося храпа.

Мир закружил у меня в глазах, в глазах - которые прозрели. Я стоял на самой вершине светло-фиолетового конуса, основание которого в виде удлиненного эллипса лежало на стене небоскреба, вершина которого маячила где-то вдалеке. Сзади вертикально вверх нависал неясный мираж забитой людьми и машинами улицы. За черными пятнами моих широко расставленных ног, на расстоянии не более двух метров от ботинок резким, серебристо-фиолетовым огнем горела пара перепончатых крыльев. Я сделал разворот и направил дуло излучателя в другое место. В моей руке находился мощный прожектор, освещавший даже достаточно отдаленные предметы. А ближайшим предметом была летучая мышь. Я вновь направил дуло страшного оружия против нее. Нет, она не горела, как показалось мне с первого раза: разве что была очень хорошо освещена. Я увидал, как она слегка задрожала в поднятом мною завихрении воздуха, прежде чем вновь застыть с распростертыми крыльями.

Радость переполнила мое сердце. Громадный, заполненный потоком лилового света конус, послушный движениям моей руки, скользил по стене соседнего здания. Постепенно до меня начало доходить, что же, собственно, произошло: в темноте я разбил себе шею об подвешенную в пространстве летучую мышь. Это не она пошевелилась, а я на нее налетел. Издаваемые ею ультразвуки, в нормальных условиях вообще не воспринимаемые человеческим ухом, здесь я слышал как низкие басы. Ну а что же произошло с моим излучателем? Неужто по той же самой причине, вместо того, чтобы высылать невидимые и смертоносные гамма-лучи, он сделался источником видимого света, словно банальный фонарь?

Я висел на высоте пары десятков метров над землей, подняв ноги прямоугольно, прямо в сторону неба. Рисующаяся в распыленном свете излучателя и искрящаяся то тут, то там улица широкой дугой вздымалась над, или же точнее, под моей головой. Перевернувшийся вверх ногами мир вызывал у меня тошноту. Я перевернулся в пространстве, спуская ноги в направлении мостовой. Полосу тени кое-где нарушали пятна отражений от никелированных деталей. Тогда я перекроил ее вдоль дулом своего излучателя: и тогда внизу появились коробочки машин и мелкие фигурки людей.