Я не стал спрашивать, как он попал в квартиру — какой смысл, раз он все равно уже вошел? Я вообще ничего не сказал, ожидая, пока он заговорит сам, ибо мне вовсе не хотелось быть первым, кто сообщит Келли о смерти брата. К тому же я еще не совсем проснулся, так что я просто лежал и смотрел на него.

— Милтон мне сообщил, — сказал Келли. — Я этого ждал, так что все в порядке. Я кивнул.

— Я прочел твой рассказ, — неожиданно добавил Келли. — Я нашел и другие твои рассказы, и прочел их тоже. У тебя богатое воображение.

Он сунул в рот сигарету, тотчас прилипшую к его нижней губе, и не торопясь прикурил.

— Милт много знает, и до какого-то момента вы оба соображаете очень неплохо. Но потом знания заставляют Милтона отклоняться к северо-западу, а твое воображение уводит тебя на северо-восток...

Некоторое время он молча курил.

— Я способен удерживать прямой курс, — сказал он наконец. — Но, чтобы дойти до цели, мне требуется время.

Я потер глаза.

— Не понимаю, — сказал я. — О чем ты говоришь?

— Неважно, — отозвался Келли. — Я хочу добраться до того, что убило Гэла.

Я закрыл глаза и увидел перед собой смазливое, пустое, злобное личико Черити.

— Я провел с ней большую половину сегодняшней ночи, — сказал я.

— Жаль, что ты не видишь ее сейчас.

— Слушай, Келли, — начал я. — Если ты собираешься ее наказать, то лучше оставь эту затею. Черити, конечно, просто мерзкая маленькая шлюха, но на самом деле она еще ребенок, которому с самого начала не повезло в жизни. Она не убивала Гэла.

— Я знаю, что не убивала, и она мне совершенно безразлична. Но я знаю, что убило Гэла, и не остановлюсь ни перед чем. И, насколько мне известно, у меня есть только один путь...

— Ну хорошо, — сказал я, снова роняя голову на подушку. — Что же его убило?

— Милтон рассказал тебе о гаитянской кукле, которую Гэл ей подарил?

— Да, разумеется, рассказывал, но, можешь мне поверить, это пустой номер. Для того чтобы стать жертвой сглаза или порчи, Гэл сам должен был верить в колдовство.

— Хе-хе, Милтон и мне рассказывал то же самое. Мы проговорили с ним несколько часов.

— Тогда в чем же дело?

— Ты наделен богатым воображением, — повторил Келли спокойно. — Давай повоображаем вместе. Милт рассказывал тебе о людях, которые умирают, даже если выстрелить в них из ружья, заряженного холостыми патронами?

— Нет, но я, кажется, где-то об этом читал. Общая идея, разумеется, та же.

— А теперь вообрази, что все перестрелки или убийства с применением огнестрельного оружия, о которых ты когда либо слышал — все были именно такими, то есть, стрельба велась только холостыми патронами.

— Ну, вообразил. И что дальше? Но он как будто не слышал меня.

— Представь, что каждый раз, когда кого-нибудь убивают, — сказал Келли, — ты собираешь множество свидетельств, улик, экспертных оценок, которые неопровержимо доказывают, что стреляли именно холостыми и что человек погиб, потому что верил...

— Я понял. Дальше?..

— А теперь давай представим, что в городе появился преступник, чье оружие заряжено настоящими, боевыми патронами. Как ты думаешь, какая для пули разница, кто во что верит?

Я молчал.

— На протяжении долгого времени люди лепили кукол и пронзали их булавками. Там, где в это верят, это непременно начинается снова. А теперь представь, что кому-то в руки попала кукла, с которой были скопированы все остальные фигурки. Настоящая кукла.

Я продолжал лежать неподвижно.

— Тебе вовсе не обязательно знать, что именно у тебя в руках, — неторопливо продолжал Келли. — И не обязательно обладать какими-то особенными способностями. Тебе не надо понимать, как работает эта механика, не надо даже ни во что верить. Все, что тебе нужно, это задать кукле определенное направление и слетка подтолкнуть.

— Как? Как ее подтолкнуть? — шепотом спросил я.

Келли пожал плечами.

— Назвать куклу чьим-нибудь именем. Или ненавидеть ее.

— Господи Иисусе, Кел, ты спятил!.. Откуда ты знаешь? Ведь этого просто не может быть!

— Ты ешь бифштекс, — медленно сказал Келли. — Откуда твой желудок знает, что нужно усвоить, а что — выбросить вон? Ты это знаешь?

— Некоторые люди знают.

— Но не ты. И тем не менее твой желудок работает нормально. Существует множество естественных законов, которые действуют вне зависимости от того, понимает ли кто-нибудь механизм их действия или нет. Сколько матросов стоит у штурвала, даже не зная толком, как устроен рулевой механизм? Так и я... Я знаю, куда идти и знаю, что достигну своей цели. Какое мне дело, как это действует, и верит в это кто-нибудь, или нет.

— Хорошо, — согласился я. — И что ты собираешься делать?

— Я должен прикончить то, что прикончило Гэла.

Голос его по-прежнему звучал сонно, почти лениво, но тон его показался мне очень серьезным, и я не решился расспросить Келли поподробнее. Вместо этого я не без раздражения спросил:

— А зачем ты мне все это рассказываешь?

— Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Что?

— Во-первых, тебе придется некоторое время молчать о том, что я только что тебе говорил. Кроме того, я хочу, чтобы ты сохранил для меня одну вещь.

— Какую? И как долго?

— Я тогда тебе сообщу.

Я, наверное, вскочил бы и как следует на него рявкнул, если бы Келли не выбрал это же самое мгновение, чтобы встать и выйти из спальни.

— Что мне не дает покоя, — сказал он из соседней комнаты, — это мысль о том, мог ли я догадаться об этом полгода назад, или не мог.

Потом я уснул, даже сквозь сон стараясь уловить момент, когда он уйдет. Но Келли двигался тише, чем любой другой человек его габаритов.

Когда я проснулся во второй раз, было уже за полдень. Кукла сидела на каминной полке и злобно смотрела на меня. Такого уродства я не видел еще никогда в жизни.

В следующий раз я встретился с Келли на похоронах Гэла. После похорон мы втроем, включая Милтона, слегка выпили за упокой его души. О куклах никто из нас не говорил. Насколько мне известно, вскоре после этого Келли ушел в рейс — так, во всяком случае, думаешь о моряках, когда они вдруг надолго пропадают. Что касается Милтона, то он был занят как всякий доктор, то есть — очень, и мне так и не удалось спросить у него, что он обо всем этом думает.

Чудовищную куклу я оставил на каминной полке, где она пролежала неделю или две. И все это время я гадал, когда Келли вернется, чтобы взяться за осуществление своего плана. Мне казалось, что он явится за куклой, как только будет готов. Выполняя свое обещание, я никому не рассказывал о том, что он мне поведал, и когда ко мне пришли какие-то гости, убрал куклу на верхнюю полку стенного шкафа. Там она и осталась, и со временем я стал о ней забывать.

Примерно месяц спустя я заметил, что в комнатах появился какой-то странный запах. Он был еще очень слаб, и мне не удалось сразу определить, что это такое. Я знал только одно: что бы это ни было, запах мне не нравится. В конце концов я определил, что он исходит из стенного шкафа, и вспомнил о кукле.

Встав на цыпочки, я снял ее с верхней полки и понюхал.

Запах действительно исходил от нее, и меня едва не стошнило. Это был тот самый запах, который многие люди тщетно стараются забыть — запах некротического разложения, как определил бы его Милтон, и я едва сдержался, чтобы не отправить куклу в мусоросжигатель. Но обещание — есть обещание, и я положил куклу на стол, где она сразу же повалилась на бок.

Ее странная податливость и мягкость были отвратительны. Одна нога оказалась сломана чуть выше колена и выглядела так, словно у куклы было два коленных сустава. Вся она казалась распухшей и не вызывала ничего, кроме омерзения.

Где-то в кладовке у меня хранился высокий стеклянный колпак, которым когда-то накрывали часы. Я отыскал его, положил куклу на кусок мозаичного линолеума и накрыл колпаком, чтобы не сойти с ума от запаха.

Некоторое время я напряженно работал, встречался с людьми (один раз даже пообедал с Милтоном), и дни летели незаметно. И вот как-то вечером мне пришло в голову снова взглянуть на куклу.