Неделю спустя, 26 мая, повозка достигла верховьев Фрейзера. Хотя дождь лил не переставая, и днем и ночью, проводник уверял, что теперь уже скоро конец дождливому сезону.

Обогнув истоки реки, где местность была довольно гористой, «Красотка» круто повернула на запад.

Еще несколько дней пути, и семья будет на границе Аляски.

За последнюю неделю путешественники не встретили не только какого-нибудь поселка, но даже простой хижины. Проводник Ро-Но отлично знал страну, и им были очень довольны.

В этот день Ро-Но предупредил Каскабеля, что если тот желает, то можно остановиться отдохнуть в деревне, находящейся недалеко. Он советовал остановиться на сутки, чтобы дать отдых лошадям, которые сильно утомились за последнее время.

— А что это за деревня? — спросил Каскабель, недоверчиво относившийся к населению Колумбии.

— Деревня Мошенников, — ответил проводник.

— Деревня Мошенников? — вскричал Каскабель.

— Да, — сказал Жан, — на карте стоит именно это название.

— Ладно, ладно, — заметил Каскабель, — по-моему, это прекрасное название для деревни, если в ней живут англичане, будь их там хоть пять-шесть человек.

Вечером «Красотка» остановилась у въезда в деревню. Теперь до границы, отделяющей Аляску от Колумбии, оставалось дня три пути.

В деревне Мошенников жили индейцы и между ними несколько англичан, частью охотников по профессии, частью любителей, приезжавших туда лишь на охотничий сезон.

В числе офицеров гарнизона Виктории, находившихся в это время здесь, был некий баронет Эдуард Турнер, высокомерный, грубый и дерзкий, один из тех джентльменов, которые воображают, что им все позволительно потому только, что они англичане. Само собою разумеется, что он презирал французов не меньше, чем Каска-бель ненавидел англичан.

В тот вечер, когда труппа остановилась на отдых, Жан в сопровождении Сандра и Гвоздика отправился за провизией. В это время собаки баронета встретились недалеко от «Красотки» с Ваграмом и Маренго, которые, очевидно, разделяли антипатию своего хозяина: и вот между ищейкой и пуделем, с одной стороны, и английскими пойнтерами, с другой, началась такая грызня, что клочья шерсти полетели кругом.

Сэр Эдуард Турнер, живший на краю деревни, услыхав шум, выбежал и начал хлыстом отгонять собак Каскабеля.

Акробат бросился к месту драки и вступился за своих собак.

Сэр Эдуард Турнер, отлично говоривший по-французски, сразу понял, с кем имеет дело. Это не помешало ему крайне дерзко выразиться о всех французах вообще и о «циркачах» в частности.

Можно представить себе, как вспылил Каскабель; но моментально сообразив, что если поднимется какая-нибудь история, в особенности на английской земле, то это может задержать путешествие, он сказал баронету довольно сдержанным тоном:

— Ваши собаки, сэр, первые начали драку с моими.

— Ваши собаки, — с усмешкой возразил баронет, — собаки жалкого фигляра. Они только и годятся на то, чтобы порядочные собаки их кусали, а люди — били.

— Ваши слова недостойны джентльмена, — сказал Каскабель, все еще сдерживаясь.

— Все-таки это единственный ответ господам, подобным вам.

— Милостивый государь, до сих пор я был с вами вежлив, а вы… вы выказали себя невежей.

— Берегитесь!.. Как смеете вы отвечать так баронету, сэру Эдуарду Турнеру!..

Каскабель весь побледнел. С загоревшимися глазами и сжатыми кулаками он двинулся было на баронета, но в эту минуту подбежала Наполеона.

— Папочка, пойдем… мама тебя зовет, — сказала девочка.

— Сейчас, — отвечал Каскабель, — скажи маме, что я приду, только вот проучу этого джентльмена. Иди, Наполеона!

Услыхав это имя, баронет презрительно засмеялся.

— Наполеона! — передразнил он. — Наполеона — это девчонка! Уж не в честь ли того чудовища…

Каскабель, скрестив руки, вплотную подступил к баронету.

— Вы меня оскорбляете! — крикнул он.

— Я?.. Вас?..

— Да, меня. Вы оскорбляете полководца, который одним глотком проглотил бы ваш остров, если бы только высадился на него.

— Неужели?

— Да, проглотил бы его, как устрицу!..

— Он?.. Жалкий авантюрист!.. — воскликнул баронет и, встав в позу боксера, приготовился защищаться.

— Вы меня оскорбляете, господин баронет, и должны за это ответить.

— Отвечать циркачу?..

— Оскорбив циркача, вы сравняли себя с ним!.. И мы будем биться на чем вам угодно — на шпатах, на пистолетах, на саблях, хоть на кулачках, мне все равно.

— Почему не на пузырях, как ваши клоуны?..

— Защищайтесь!..

— Да наконец, разве с циркачами дерутся?

— Дерутся! — вскричал Каскабель вне себя от ярости. — Дерутся, а кто отказывается с ними драться, того они бьют.

И, не думая о том, что противник его должен иметь преимущество над ним, как превосходный боксер, Каскабель кинулся на англичанина.

В этот момент прибежала Корнелия. Прибежали и офицеры, сослуживцы сэра Эдуарда Турнера, его компаньоны по охоте, решившие не допустить его до унизительной, по их мнению, борьбы со «всяким», и принялись осыпать ругательствами всю семью Каскабель.

Корнелия слушала спокойно, по крайней мере наружно, и только бросала далеко не кроткие взгляды на оскорбителя своего мужа. Но видя, что к месту ссоры подходят Жан, Сандр и Жирофль и что ссора грозит перейти в общую драку, она закричала:

— Цезарь, дети, живо домой!

Это было произнесено таким тоном, что никто не посмел ослушаться.

Но какой вечер провел Каскабель! Гнев так и кипел в нем. Как, оскорбить его, оскорбить великого полководца Наполеона? И оскорбитель — англичанин! Нет, этого оставить так нельзя! Он пойдет и будет драться с ним, со всеми его товарищами и, если надо, со всеми мошенниками этой деревни Мошенников! И дети пойдут с ним! И Гвоздик!

Корнелии стоило много труда успокоить разбушевавшиеся страсти. Она вполне сознавала, что с мужем поступили возмутительно, но, не желая больших осложнений, удерживала всех дома.

Когда Каскабель выразил намерение пойти «закатить плюху» англичанину, она твердо ответила:

— Я это запрещаю тебе, Цезарь!

Каскабель ворчал, но должен был покориться.

Корнелия с понятным нетерпением дожидалась утра, чтобы возможно скорее уехать из этой проклятой деревни. Она чувствовала, что успокоится только тогда, когда семья уедет на несколько миль к северу. Желая быть вполне уверенной в том, что никто не улизнет ночью, чтобы померяться силою с врагами, она заперла двери «Красотки» и осталась сторожить снаружи.

На другой день, 27 мая, Корнелия подняла всех в три часа утра. Она хотела уехать, пока в деревне все спали — и англичане и индейцы. Это было лучшим средством помешать столкновению.

Но при этом сама Корнелия была очень взволнованна. Глаза горели, щеки пылали. Она, видимо, торопилась уехать и поминутно делала выговоры за мешкотность и мужу, и сыновьям, и Гвоздику.

— Во сколько дней мы доедем до границы? — спросила она у проводника.

— В три дня, если нас ничто не задержит, — отвечал Ро-Но.

— Скорее в путь! И главное, чтобы никто не увидел, что мы уезжаем.

Но нельзя было рассчитывать, что Каскабель уедет из деревни, проглотив оскорбление и не отплатив англичанину.

— Вот что значит ехать по земле Джон-Буллей! — заявил он.

Ему очень хотелось пройтись перед отъездом по деревне и хоть взглянуть на тот дом, где находился сэр Эдуард Турнер, но он не посмел ослушаться жены, которая не спускала с него глаз.

— Ты куда, Цезарь?.. Останься здесь, Цезарь!.. Не ходи, Цезарь!..

Только это и слышал Каскабель. Ни разу в жизни не находился достойный глава семьи в такой степени зависимости от своей жены.

Наконец приготовления к отъезду закончились, лошади были запряжены. В четыре часа утра, усадив мужа, дочь, сыновей, собак, обезьяну и попугая в повозку, Корнелия сама взялась за вожжи, отправив вперед проводника и Гвоздика, и «Красотка» вновь отправилась в путь.