— А я — настоящая?

— Конечно. Разве может быть иначе?

— А ты сам?

— Я уже говорил. Я — тень.

Гнетущее безмолвие. Отяжелевший воздух давит на лёгкие.

— Ладно. Давай лучше про картину. Что в ней такого особенного?

— В неё можно войти.

— Войти? Что, взаправду? Погулять по лесу, посмотреть, куда ведёт эта тропинка? Знаешь, я себе хорошо всё представляла, когда рисовала. Не только то, что видела, но и дальше… как бы всё целиком.

— Потому у тебя так и получилось. У Ильмы тоже… — я не заканчиваю фразу.

Кинжал, рассекающий воздух с противным свистом. Звук такой высокий, что его невозможно услышать. Потом — долгая тишина.

— Ведь всё дело в ней, — говорит Лада.

— Что ты хочешь сказать?

— Что оно приходит за тобой из-за неё. Как чувство вины, что ты не можешь быть с ней. Что ты… ну, вроде ты должен быть с ней, а ты где-то ещё. Вот здесь. Со мной… хотя на самом деле — нет, не со мной. Неужели ты ещё не понял?

— Какое это имеет значение?

— Какое?! Знаешь, что… может, для тебя это и не имеет значения.

Она бежит прочь. Комната осиротела и впала в каталепсию. Я жду чего-то, зная, что всё бесполезно.

Осторожный шорох под потолком:

«Помнишь? Я здесь».

Три минуты: выхожу на балкон. Провода под небесным куполом — звенящие нити огромной паутины, что молчаливо поджидает бесчисленных жертв. Влюблённая пара в тени дерева на другой стороне.

Тени соединяются и становятся единым целым. Да, я помню.

— Лада?

— Ну что?

— Мне уйти? Или остаться?

— Как хочешь, Ник.

— Тогда я останусь.

— Потому что мне грозит опасность? Оно?

— Да. Но не только поэтому.

— А почему ещё?

— Мне приятно быть рядом с тобой… — кажется, я почти не солгал.

— Нет, не продолжай! Подойди. Стань ближе, вот тут… Только не говори ничего. Пожалуйста, не говори!

Я молчу. Иногда в молчании наше спасение.

— Я могла бы нарисовать тебя. Вот, как сейчас…

— Лучше не надо.

— Почему?

— Рисуй живую природу. У тебя хорошо получается.

— Это не ответ, Ник.

А ведь я могу не думать! Могу получить хотя бы то маленькое удовольствие, которое оно у меня не отнимет. Могу ненадолго почувствовать себя человеком.

Могу — но имею ли право?

— Я передумал, Лада. Если у нас будет время, нарисуй меня.

В Книге сказано: есть много химер, но более всех других опасайся двух. Вины — химеры прошлого, и надежды — химеры будущего. Они — твои злейшие враги: они высасывают соки из твоей жизни.

Не терзайся прошлым и не увлекайся мечтами о будущем — живи настоящим.

Но даже если я избавлюсь от вины — то что мне делать с надеждой?

Говорят, надежда умирает последней. Иногда я в этом сомневаюсь. Бывает так, кажется мне, что она не умирает вообще.

Помню, как я увидел её впервые. Снаружи сияло солнце и поджаривало всех неосторожных на медленном огне. Я развлекал короля историями о внешнем мире, из которого прибыл — и тут они вошли.

Илимандра и Хойдин: полевой цветок и чёрный гранит. Он держал её за руку. Они были предназначены друг другу.

— Папа, мы пойдём погуляем… — голос вольной птицы, ещё не знающей, что такое клетка.

А потом наши взгляды встретились. И это было так ошеломляюще, что казалось — об этом узнал весь мир.

— Стойте, — сказал король-отец. — Вы как раз вовремя. Хойдин, этот человек — тот самый пришелец, о котором я тебе говорил. Его имя Ихер Чамен. А это — Хойдин, мой военный советник. И моя дочь Илимандра. Скоро она станет его женой.

Никогда, подумал я уже в тот миг. Никогда она не станет его женой. Только моей — потому что более прекрасной женщины нет во всей Вселенной.

Но в тот миг я ещё не знал, чего это будет нам стоить.

Они погибли все. И король, и Хойдин, и Альдеон — брат Ильмы. И многие другие, которые были мне никто.

Ведь именно я убедил короля объявить войну Чёрным Полчищам.

Я могу придумывать множество оправданий, но я знаю: мы не могли победить. Они слишком превосходили нас числом… и не только числом. Конечно, рано или поздно они пришли бы на наши земли, и мы бы всё равно проиграли. Хойдин считал, что лучше поздно, чем рано. Я сумел доказать королю, что он не прав.

Я хотел отсрочить свадьбу любой ценой. И я добился своего. Теперь церемония не могла состояться прежде, чем закончится война. К тому же, теперь король чаще прислушивался ко мне и гораздо реже — к Хойдину. Это замечали все, и Ильма — первая.

Она даже гордилась нашим негласным союзом.

А потом мы ушли в поход. Мы думали сломить врага внезапным натиском, но оказалось, что нас ждали.

Чёрные обрушивались на нас отовсюду — отвратительные пауки, которые нередко пускали в ход собственные конечности вместо мечей, а ядовитую слизь — вместо стрел. Долина межхолмья превратилась в котёл с кипящей смолой. Мы знали, что нас меньше — но не думали, что настолько.

И всё же у нас появился шанс. Отчаянно рискнув, я бросил вперёд центр, и чёрная стая дрогнула перед нами. Мы сметали их ряды и прокладывали себе путь сквозь кучи трупов, тут же разлагавшихся за нашими спинами. Мой отряд прорывался всё дальше — и я видел, как в ничтожных ошмётках душ мерзких тварей поселяется страх.

Надежда умирает последней. Если бы к нам на помощь подоспел резерв Хойдина, мы могли бы победить… да, иногда я верю в это. Но он не пришёл. И мы оказались в ловушке.

Теперь Чёрные Полчища были повсюду, а страх овладел нами.

Мы бились в одном ряду. Король — старик, давно отвыкший держать в руках оружие; Альдеон — юноша, обычно предпочитавший мечу гитару; и я — чужак, принесший с собой их погибель. Они пали оба, как и много-много людей, которых я даже не знал. Но я выжил.

Я бежал в город, уже просчитав, что сделаю дальше: заберу Ильму, и мы унесёмся с этой планеты прочь. Она ждала нас во дворце; ждала всех — но вернулся один лишь я.

Я встретил его в тронном зале — там же, где и в самый первый раз. Мы стояли друг против друга, сжимая рукояти мечей. Хойдин — сумрак ледяной пещеры, и я — пламя в жерле вулкана.

Закрываю глаза — и вижу, как это было.

— Вот ты где, трус! — говорю, будто вбиваю кол.

— Может, и трус — зато не дурак.

— Не только трус, но и предатель! Я ждал твоей помощи. Мы все её ждали. А ты сбежал и спрятался, как мышь, пока люди гибли тысячами!

— Но ты-то выжил, Чамен!

— Заткнись! — вспышка ярости. Меч готов выпорхнуть из ножен.

— Заткнись сам. Я увёл людей, чтобы спасти их. Ты знаешь не хуже меня: если бы я бросил их в битву, погибли бы все — а так будет жить хотя бы часть. Ты называешь меня трусом, но нам ведь ещё оставаться здесь. Нам придётся скитаться в поисках нового жилья, это будет нелегко. А что собрался сделать ты? Это ведь ты теперь бежишь, как крыса!

— Мне больше нечего делать здесь. Я улетаю и забираю с собой Ильму.

— Ах, да, конечно! Катитесь оба. Из-за вас все наши беды.

— Вот как?! Я знал, Хойдин, что ты никогда её не любил!

— Любил? Что за глупое слово! Она была предназначена мне, а остальное пустые выдумки. Ненавижу романтиков вроде тебя, с вашими благородными и возвышенными устремлениями! Вы подчиняете своей цели всё и идёте к ней напролом, не глядя по сторонам; не задумываясь, чьи трупы вы оставляете за собой. И что хуже всего: вы ни на минуту не усомнитесь в своей правоте. Ты погубил мой народ, Чамен. Если это ты называешь любовью, то лучше мне никогда не знать такой любви.

— Ты и не сможешь её узнать. Ты не выйдешь из этого зала!

— К чему это? Ты мало крови пролил там, в межхолмье? Пропусти меня, Чамен. Людям нужен предводитель, иначе они долго не продержатся.

— Пропустить тебя? Никогда.

— Что ж… в этом — весь ты. Пускай мечи нас рассудят!

Именно тогда я мог проиграть. Не потом, намного позже, когда схватился с Мохеллианом — а тогда, с Хойдином. Он был сильнее и опытнее меня. Несколько раз казалось, что ещё чуть-чуть — и мне конец. И всё же я не знал страха.