- А мне думается, - сурово проговорил старый Уильям, - что слишком вы много шепчетесь в неподходящее время и в неподходящем месте.

Сказав это, он поджал губы и устремил взор на священника, всем своим видом показывая, что только невежа скажет после этого хоть слово. Галерея затихла, и уничтожающая речь мистера Спинкса так и осталась непроизнесенной.

В течение всего разговора Дик помалкивал; возчик же высказывался довольно сдержанно, памятуя о том, что за завтраком миссис Дьюи выразила намерение пригласить к себе молодую руководительницу новоявленного хора на рождественскую вечеринку, - и это известие сообщило мыслям Дика самое радужное направление. К тому же возчик, отличавшийся несколько циническим складом ума, не принимал честь хора так близко к сердцу, как остальные музыканты, хотя, связанный с ними узами дружбы и общими интересами, всегда оказывал им самую горячую поддержку.

VII

ВЕЧЕРИНКА У ВОЗЧИКА

Во второй половине дня в доме возчика наблюдалось необычайное оживление. Каменные плиты пола были тщательно выметены и посыпаны тонким слоем мельчайшего желтого песка, добытого с самой глубины близлежащего песчаного карьера. Затем на свет извлекли массивные ножи и вилки, скрывавшиеся под покровом темноты и толстого слоя смазки со времени последнего подобного торжества; огромные буквы на их ручках столь убедительно возглашали "нержавеющая сталь", что отпадала необходимость в каких-либо дополнительных ручательствах, например, в марке завода, которая поэтому отсутствовала. В бочку с сидром ввернули кран, который Рейбин обычно носил в кармане. Напоследок миссис Дьюи поставила возчика посреди комнаты и принялась вертеть его туда и сюда, выискивая упущения в его туалете.

- Погоди-ка, я пойду принесу ножницы, - сказала она.

Возчик застыл, как часовой на посту.

Миссис Дьюи всего лишь подравняла два-три волоска, нарушавшие линию усов, обстригла слегка потрепавшийся сгиб на воротнике рубашки и в заключение выдернула у мужа седой волос; все эти операции возчик перенес в безропотном молчании, за исключением последней, которая вызвала слабый протест:

- Осторожней, Энн!

- И что ты за человек, Рейбин, глаза бы мои на тебя не глядели, сказала миссис Дьюи с привычной строгостью спутницы жизни и, повернув его еще раз, сняла с плеча несколько волосков мерина Веселого. Рейбин, мысли которого были, по-видимому, заняты чем-то другим, зевнул. - Один воротник на пиджаке чего стоит - весь засаленный, грязный. Срам, да и только! И где ты его так отделал?

- Это, верно, от пота. Уж очень я летом потею. Стоит мне повозиться - и я весь мокрый.

- Да, все вы, Дьюи, мужланы неотесанные. И братец твой Боб ничем не лучше: жирный, как боров, а заговорит - уши вянут! Слышать не могу это его: "Здорово, Энн!" - просто с души воротит. А уж таких потливых, как ты, свет не видывал: только солнце проглянет, тебя хоть выжимай.

- Раз я в будни потею, само собой, я и в воскресенье потею.

- Если какая из девчонок в отца выйдет, трудно ей будет, бедняжке, найти мужа. У нас в семье никто так безобразно не потел, избави бог! А уж эти Дьюи! И как это меня угораздило попасть в такую семейку - ума не приложу!

- По слабости женской не смогла отказать, когда я тебя позвал замуж. Вот так, видно, и угораздило.

Подобные разговоры были возчику, очевидно, не в новинку, оттого он и отвечал жене без той горячности, какую можно было бы ожидать, имей ее вопрос прелесть новизны.

- А брюки вышли на славу, - невозмутимо продолжала миссис Дьюи, по-видимому, бранившая семейство Дьюи скорее по привычке, чем по внутренней потребности. - И как дешево обошлись! Смотри, какие просторные, и все сделано честь честью - подкладка подложена, а внизу даже двойная, а сзади еще и холстина, и пояс высокий, чуть не до подмышек, и в швах заложено столько, что еще на полпары хватило бы, да к тому же остался кусок на жилетку. А все потому, что сама позаботилась - купила материю по случаю и шили их у меня на глазах. Вот что значит пораскинуть мозгами, а не надеяться на этих жуликов-портных.

Ее рассуждениям положило конец внезапное появление Чарли, лицо и руки которого были черны, как у трубочиста, а нос походил на оплывшую свечу. Почему именно в этот день, когда все отмывалось и отчищалось до блеска, ему вдруг вздумалось играть с крюком и цепью, на которые в очаге подвешивают окорока, что он в них нашел интересного по сравнению с прочими предметами, находившимися в доме, - на этот вопрос могут ответить лишь матери малолетних детей. Самое заманчивое заключалось, по-видимому, в том, что, играя с крюком и цепью, в конечном итоге оказываешься с ног до головы перемазанным сажей. Минуту спустя Чарли настигло возмездие за это хитроумное открытие, и он исчез за углом дома, напоследок оглянувшись на отца с выражением лица осужденного Каина на иллюстрациях к Библии.

К десяти часам вечера гости начали испытывать обычный для деревенских праздников зуд в ногах. Тут из чулана послышались звуки настраиваемой скрипки.

- Это Дик, - сказал возчик. - Парню не терпится сплясать джигу.

- Дик! Никаких танцев - я не допущу никаких танцев на первый день рождества, - решительно заявил старый Уильям. - Как пробьет двенадцать тогда танцуйте сколько влезет.

- Правильно говоришь, Уильям, - отозвалась миссис Пенни. - Если уж устраивать вечеринку на первый день рождества, так хоть без танцев как-никак святой день. Джига - вещь хорошая во всякий другой праздник, но в такой день плясать джигу как-то не годится. Так что придется вам, молодые люди, подождать до двенадцати часов.

Тут вмешался мистер Спинкс, которому как раз в эту минуту ударил в голову выпитый мед.

- Танцы, - заявил он, - весьма укрепляющее, оживляющее и изящное занятие, особенно если при этом опрокинуть стаканчик-другой. Танцы - хорошее дело. Но зачем нарушать божье установление? Зачем, я вас спрашиваю, Ричард, и Рейбин, и вся компания?

- Решено - до двенадцати никаких танцев, - сказал Уильям.

Хотя Рейбин и его жена вершили дела в доме по своему усмотрению, однако во всем, что касалось религии, решающее слово принадлежало старому Уильяму, твердость которого в этом отношении вполне возмещала его равнодушие к вопросам хозяйственным. Таким образом, молодым гостям предстояло томиться еще час сорок пять минут, отчего у них заметно вытянулись лица и погрустнели глаза. А пока им разрешили петь песни.