- Мошенник из мошенников, - признали все.

- Само собой, мошенник, - помедлив, подтвердил Рейбин. - А уж сколько я с бочкой Сэма Лоусона, покойника, помучился, сколько обручей на нее набил не счесть. Вот это мой обруч, - и он показал на обруч локтем, - и этот мой, и этот, и этот, и все эти.

- Да, Сэм был парень не промах, - задумчиво сказал мистер Пенни.

- Ловок, что говорить, - подтвердил Боумен.

- Особливо насчет выпивки, - добавил возчик.

- Человек он был неплохой, только не богобоязненный, - высказался мистер Пенни.

Возчик кивнул. Кран был готов, оставалось только вытащить затычку.

- Ну, Сьюзи, - сказал он, - тащи кружку. С богом, ребятки.

Кран вошел в отверстие, и тут же струя сидра под прямым углом хлестнула из бочки на руки, колени и гетры Рейбина и в глаза и за шиворот Чарли, который, увлекшись происходящим, временно забыл свои горести и, сосредоточенно мигая, сидел на корточках возле отца.

- Ну вот, опять, - сказала миссис Дьюи.

- Пропади все пропадом - и затычка, и бочка, и Сэм Лоусон с ними вместе! Этакий сидр пропадает! - вне себя закричал возчик. - А ну, скорей палец, Майкл! Суй его сюда да держи крепче, а я пойду принесу кран побольше.

- А там ховодно в дыйке? - осведомился Чарли у Майкла, который стоял, нагнувшись, заткнув большим пальцем отверстие в бочке.

- И все-то этому ребенку надо знать! - умиленно воскликнула миссис Дьюи. - Будет теперь допытываться, холодно в бочке или нет, будто интересней этого ничего на свете нет.

Гости изобразили на лицах восхищение такой беспримерной любознательностью и сохраняли это выражение, пока не вернулся Рейбин. На этот раз операция была благополучно завершена. Майкл выпрямился, потянулся всем телом, расправляя затекшие спину и плечи, и в знак облегчения зажмурился так, что его лицо покрылось сплошной сетью морщин. На стол поставили кувшин с сидром, гости расселись вокруг, широко расставив ноги и задумчиво разглядывая доски стола в поисках какого-нибудь пятнышка ЕЛИ сучка, за который можно было бы зацепиться взглядом.

- Чего это отец мешкает там в сарае? - спросил возчик. - Его бы воля, так он бы всю жизнь только и делал, что старые яблони колол на дрова да играл на виолончели.

Он подошел к двери и выглянул наружу.

- Отец!

- Чего тебе? - слабо донеслось из-за угла.

- Бочку открыли - тебя ждем!

Глухие удары, доносившиеся снаружи, умолкли; мимо окна пронесли фонарь, свет которого косыми лучами скользнул по потолку комнаты, и в дверях показался глава семейства Дьюи.

III

МУЗЫКАНТЫ В СБОРЕ

Уильяму Дьюи, или деду Уильяму, было под семьдесят, но на его обветренном лице все еще цвел румянец полнокровного и здорового человека, напоминавший садовникам солнечный бочок спелого яблока; в то же время узкая полоска кожи на лбу, защищенная от солнца и ветра шляпой, сияла такой благородной белизной, что могла бы принадлежать и горожанину. Старый Уильям был глубоко религиозный человек, по характеру добродушный и покладистый, несколько склонный к меланхолии. Но в глазах соседей он был личностью совсем не примечательной. Если он проходил мимо их окон, когда они были в хорошем настроении, после того как распили бутылочку старого меда или услышали про себя, какие они умные да ловкие, они говорили: "Добрейшая душа, старик Уильям, а уж до чего прост - совсем как малое дитя". Если же им в этот день не повезло, - скажем, они потеряли шиллинг или полкроны или разбили какую-нибудь плошку, - увидев его, они говорили: "Опять этот блаженный старикашка идет. И зачем только такие люди на свете живут?"

Если же он попадался им в тот день, когда судьба их ничем не порадовала и не огорчила, они лишь замечали, что вот, мол, идет старый Уильям Дьюи.

- Все уже тут, гляжу, - и Майкл, и Джозеф, и Джой, и ты тоже, Лиф! С наступающим вас! Эти дровишки должны славно гореть, Рейб, я с ними порядком намучился. - Уильям с грохотом сбросил возле камина охапку дров и посмотрел на них с невольным уважением, как бы отдавая дань упорному противнику. Входи, дед Джеймс.

Старый Джеймс (дед с материнской стороны) просто пришел в гости. Он был по профессии каменотес и жил один в небольшом домике; поговаривали, что он страшный скаред, а некоторые добавляли, что и неряха, каких не сыскать. Выступив из-за спины деда Уильяма, он прошел к камину, пламя которого ярко осветило его сутулую фигуру. На нем была обычная одежда каменотеса длинный, почти до полу, фартук, плисовые штаны и башмаки с гетрами какого-то белесовато-рыжего цвета, выцветшие от постоянного трения об известняк и камень. Кроме того, на нем была жесткая бумазейная куртка, рукава которой топорщились на сгибах складками, напоминавшими складки кузнечных мехов; выступы складок и другие выпяченные места куртки отличались по цвету от впадин, где скопились отложения каменной и известковой пыли. Огромные боковые карманы, прикрытые широкими клапанами, оттопыривались, даже когда в них ничего не было. Поскольку дед Джеймс часто работал далеко от дома и ему приходилось завтракать и обедать, пристроившись где-нибудь у печки в чужой кухне, или в саду у забора, или присев на куче камня, а то и просто на ходу, он всегда таскал с собой в карманах маленькую жестяную коробочку с маслом, коробочку с сахаром, коробочку с чаем и завернутые в бумажку соль и перец; основную же еду - хлеб, сыр и мясо - он носил в корзинке за спиной, вместе с молотками и стамесками. Если, вытаскивая из кармана одну из своих коробочек, он встречал любопытствующий взгляд случайного прохожего, дед Джеймс говорил со смущенной улыбкой: "Моя кладовка".

- Надо, пожалуй, перед уходом еще разок повторить семьдесят восьмой, сказал Уильям, кивнув в сторону лежавшей на столике кипы старых сборников рождественских псалмов.

- Что ж, давайте, - отозвались музыканты.

- С семьдесят восьмым придется поканителиться - это уж непременно. С ним всегда бывало много мороки, еще когда я был мальчишкой-певчим.

- Стоит того - хороший псалом, - сказал Майкл.

- Так-то оно так, но все-таки он меня иной раз до того, бывало, доведет, что, кажется, схватил бы и разодрал в клочья. Но псалом хороший, ничего не скажешь.