…В тот день дом Рязаниных не мог вместить всех желающих, и гуляли во дворе, накрыв на случай дождя арку полотнищами парусины. Узнав, что в тот вечер будет много молодых, и возможно, холостых офицеров, приехали дочери видных обывателей даже из немецкой колонии. А чтоб получить приглашение на тот вечер, к городничему всю среду шли здешние помещики и купцы, как правило, не с пустыми руками. Мзду никто не давал открыто: жертвовали на благо города. Но всяк знал: градоначальник хоть меру и знает, но подворовывает.

Ну да кто же из нас не без греха?

Впрочем, бездетные купцы тоже спешили заглянуть: слухи неслись словно ветер, и скоро все в уезде знали, что город посетит будущий крымский командующий с товарищем. Многим хотелось свести знакомство с ними, узнать заодно: нет ли в чем нужды у доблестных российских войск из того, что в силах поставить Гайтаново и его окрестности?

Зато Аркадий, получивший приглашение ранее прочих засомневался: идти ли?… прогнать его не прогонят, но уместен ли он будет?… Приглашение-то он получил, да только еще в те времена, когда о приезде генералов никто не был извещен. С иной стороны, — рассуждал юноша. — Журналисту всегда надлежит быть в гуще событий.

Готовиться к походу Аркадий стал еще с утра: заточил бритву, побрился.

Вздохнув, Аркадий принялся разоблачаться донага. Снова взглянул в зеркало, снова горько вздохнул: нет, решительно не похож на Аполлона. И дело даже не в худощавости. Он будто бы застрял в юности: и бородка с усиками растет абы как. Бриться приходиться скорей из самоутверждения, нежели по необходимости. Подбородок не волевой, голос тихий: таким в атаку бравых солдат не послать: пожалуй, засмеют. Лишь в глазах что-то есть: еще матушка-покойница об этом говорила: искры какие-то, словно бесята справляют праздник.

Затем купался в поставленном на заднем дворе корыте — прохладную колодезную воду, натасканную еще вечером, к полудню ее согрело солнце. В теплой воде он, почитывая старый выпуск «Библиотеки для чтения», провалялся довольно долго и даже задремал, что после оказалось совсем нелишним.

Часа в три, когда дневная жара начала спадать, Аркадий стал собираться. Примеряв оставшийся от батюшки сюртук, взглянул в зеркало и остался собой недоволен: перешитая одежда все равно висела мешковато, не по фигуре. Стоило бы юноше набрать солидности, отрастить живот, однако на то совершенно не было ни времени, ни денег.

Еще недавно Аркадий полагал, что его старенький костюм вполне приличен для провинции, да еще в вечерние и ночные часы, когда не слишком заметно потертости и мешки на коленях. Но одежды стремительно ветшали, несмотря на все усилия юноши.

Теперь, конечно, деньги имелись — костюм справить на них можно было ладный. Но это после: сегодняшний вечер стоило перебыть в том, что есть.

Неприятно сосало под ложечкой, было волнительно. Такие чувства у Аркаши возникали обычно в перспективе общения с противоположным полом.

«В конце концов, — подумал Аркадий. — Если не хочется туда идти, никто этого делать не заставит».

Он прислушался к себе и разочарованно покачал головой.

Идти хотелось

Аркадий явился к дому городничего уже ближе к сумеркам, кои в этой части города наступали особенно рано. Вошел он не через распахнутые на Торговую улицу ворота, а через калитку, которая из подворотни вела через сад к заднему двору особняка.

Все опасения Аркадия оказались напрасными. В тот вечер чтоб на него обратили внимание, ему следовало бы прийти хотя бы абсолютно голым. От света, от блеска, от обилия праздничных одежд создавалось ощущение рождественского вечера, случившегося посреди лета. Сверкала медь начищенных форменных пуговиц, звезд на эполетах, шейных знаков. Ответно горожане блистали лучшими нарядами, несколько старомодными, и семейными драгоценностями, которые из моды, как известно, выйти не могут.

Сама Торговая улица, хоть и была одной из главных, широких улиц в городе, оказалась заставлена экипажами. Даже если дом купца отстоял от места проведения торжества саженей на сто, это расстояние гость преодолевал исключительно в экипаже. Живущие особенно близко были вынуждены сделать крюк через соседние улицы.

Приехавшие спешили заверить свое почтение будущим спасителям Отечества.

— Уездный судья Гудович Артемий Павлович!

— Очень приятно!

Конкордия, стоящая под руку с графом веером прикрывала зевок.

— Иван Карлович Эльмпт! Городской лекарь-с! Милостивая государыня, цвет вашего лица, меня как врача-с, наводит на мысль… — обращался он к госпоже Колокольцевой. — Я практикую кровопускания.

Но врача уже оттесняли прочь.

— Городской почтмейстер…

— Полицмейстер…

— Протоирей…

Гости шли почти сплошным потоком. Колокольцев смотрел на гостей с выражением вежливого безразличия, иногда украдкой бросая взгляды на стол — не пора ли. Рядом с четой Колокольцевых скучали братья Рязанины. За их спинами, словно две горы, возвышались телохранители в своих высоких папахах.

Аркадий протиснулся ближе к генералам, стал рядом с Ники, надеясь услышать нечто похожее на новость. Генералы же, по мнению журналиста, говорили о совершеннейших пустяках:

— Сапоги, вот — спасение армии, — утверждал генерал Колокольцев. — Вот душа русского солдата! Следует их вводить повсеместно, а не только для кавалерии.

— Британцы воюют в ботинках и поколачивают нас крепко, — Возразил Рязанин. — Ботинки хоть и меньше носятся, но в них легче двигаться, чем, положим, в штиблетах.

— Да что вы такое говорите! Просто стыдно слушать.

— С тем же успехом, вы могли сказать, что без портянок дух у русской армии не тот будет. Ведь носят же солдаты других держав чулки?…

— А попробуйте вы по грязи побегать в ботинках!

— Да по грязи в чем не бегай — через пять шагов на ноге по полпуда грязи. Хоть в ботинках, хоть в сапогах солдатик бежать будет как каторжный в кандалах. Мудрость командира как раз в том, чтоб не гнать солдата по болоту!

Мнение Ники, похоже, совпадало с мыслями Аркадия:

— Два старых пердуна. Англичане нас бьют, потому что у них ружья в два-три раза дальше стреляют, а вовсе не из-за ботинок.

— А портянки и сапоги?…

Ники пожал плечами:

— Кому как удобней. Кавалеристу лучше сапоги — их все равно лошадь везет. Пехотинцу или артиллеристу, наверное, ботинки, особенно летом.

Спор прервался. Генерал Рязанин, хоть и не был в городе много лет, сохранил прежние знакомства.

— А ты постарел, Саня, поседел… — говорил его бывший одноклассник, судья Гудович.

— Седина случается со всеми. Если повезет, конечно.

Гудович был лыс как колено.

Темнело, но во дворе зажгли яркие аргантовы лампы. Поток гостей потихоньку стал спадать. Установилось то тягучее ожидание, когда столы накрыты, картошечка и жаркое остывает, а спиртное напротив — греется.

К генералу Рязанину подошел Ники, попросил переговорить с глазу на глаз. Рязинин скривился — разговор с племянником ничего хорошего не сулил, и видимо был неизбежен. Желая покончить с неприятным до обеда, генерал кивнул, и офицеры отошли куда-то в дом.

Незаметно Аркадий с четой Колокольцевых остался наедине — насколько то позволяли гости, прогуливающиеся по саду и двору. Юноша стоял где-то в сажени от них, слева и чуть сзади и рассматривал женщину. Она была необычной, словно роза, выросшая среди полевых, по-своему красивых цветов. По-мужски высокая, но стройная, с тонкими, умными чертами лица.

Почувствовав взгляд, госпожа Колокольцева обернулась, посмотрела на Аркадия. Их глаза встретились.

— Вы, кажется, здешний журналист? — спросила женщина.

Тот сухо сглотнул, кивнул. Он был удивлен тем, что женщина запомнила его — человека вроде бы случайного. Ее имя ответно он помнил, но ее представляли в его присутствии не менее дюжины раз.

— Мы проезжали через вашу степь, — продолжала Конкордия. — У вас такая живописная рванина…