Тогда это показалось Аркадию очевидным, и, наскоро перекусив, он отправился на Екатерининскую. Сейчас почти все комнаты в пансионе мадам Чебушидзе были заняты прибывшими офицерами, но Аркадия это никак не останавливало. Напротив — всегда можно было затеряться, сказать, что он ищет какого-то офицера.

Пройдя на задний двор, Аркадий уже привычно взобрался на дерево, с него перескочил на навес — прошел вдоль стены к окну. Оно было открыто — по нынешней жаре то было неудивительно. Закрытые комнаты за день накалялись словно печь. Аркадий заглянул в окно — пусто. Юноша перебросил тело через подоконник, огляделся.

Комната была обитаема — кровать застелена, однако не накрыта дерюгой, коя предохраняла постельное белье от пыли и выцветания под солнцем. За мутным стеклом платяного шкапа видно было одежды, на столе стоял в дешевой вазе недорогой крошечный букетик. В углу комнаты стояли кофры, баулы, чемоданы.

Интересно было, что за человек осмелился поселиться в комнате убитого, однако же, не затем сюда явился Аркадий. Следовало найти какой-то тайник. Поскольку дом был капитальным, каменным, тайник мог быть либо в полу, либо в немногочисленной мебели. Юноша принялся быстро осматривать комнату: не скрипнет ли где половица, везде ли в стыках досок есть пыль. Он заглянул под подоконник, осмотрел кровать. На минуту ему показалось, словно под шкафом он разглядел щель. Но за мгновение до того, как Аркадию стало ясно, что это всего лишь луч света, за его спиной раздался голос:

— Что вы тут делаете?

Аркадий повернулся и увидел около еще открытой двери графиню Колокольцеву.

В ее словах не было испуга, и на то имелась весомая причина. Она заключалась в крошечном деринджере, который рука женщины сжимала весьма уверенно. Видно было, что Конкордия с оружием обращаться умеет.

— Тут жил мой друг, — пояснил Аркадий. — А что вы тут делаете?

— Теперь я здесь живу.

В доме полно было мужчин, которые наверняка бы не отказали помочь прекрасной даме выпроводить незваного гостя. Однако же женщина полагалась только на себя.

— Вы ведь тот юноша, который разоблачил реагента Рязанина. Кажется, Аркадий? Журналист.

Все еще глядя в ствол пистолета, Аркадий кивнул, поправил:

— Ренегата…

Подумалось: слишком часто ему последнее время угрожают пистолетом — еще немного, и с этим получится свыкнуться. Однако же женщина отвела оружие в сторону.

— Это как-то связано с убийством Семена?

Аркадий не сразу понял, что речь идет о графе, но поняв, тут же закивал:

— Связано… Не понимаю еще как. Потому я тут…

— Веселый у вас городок, — зевнула графиня.

Стволом пистолетика Конкордия указала на дальний от двери угол — в нем стояла картонная коробка:

— Хозяйка сказала, что это вещи прежнего постояльца.

Женщина обессилено и шумно села на кровать, убрала назад оружие в ридикюль. Аркадий же принялся рыться в оставленных вещах.

В ящике не оказалось ничего ценней дешевого походного писчего набора, видавшей виды платяной щетки, ношеного белья. Возможно ранее, имелись вещи дорогие, вроде того же револьвера или подзорной трубы, через которую штабс-ротмистр в день первой встречи рассматривал английскую эскадру. Но труба исчезла. Этому Аркадий не придал большого значения. Он полагал, и был совершенно прав в том, что сей предмет с помощью хозяйки благополучно отбыл на базар.

Однако Аркадий искал что-то гораздо более дешевое — может, блокнот с записями, обрывки с заметками, какую-то ерундовую зацепку. Но нет: был конверт со вложенным листом чистой писчей бумаги, рядом лежали листы, некогда вырванные из его записной: страницы с записью гелеографических сообщений, рисунок.

— Это он? — спросила графиня. — Кто отвар портрета?

— Автор?… Это я рисовал.

— Вы недурно рисуете.

Аркадий печально кивнул.

— Не нашли, что хотели?…

— Нет.

Похоже, штабс-ротмистр собирался писать отчет после возвращения из каменоломен. Как и у всех нормальных людей, умирать в тот вечер в его планы не входило.

— Ну, не расстраивайтесь. Злодей, я так понимаю, наказан? Присядете?…

Она указала ладонью в сторону стола, около которого стояло два стула. Аркадий действительно сел на один. Конкордия заняла место рядом.

— Я, признаться, в тот вечер вас не рассмотрела, — сказала она. — А вы милый. Вы похожи на моего мужа. Видели бы вы его портреты в молодости. Он был красавцем, и жаль, что мы с ним так разминулись во времени. Правда он был блондином, носил бакенбарды и усы… Но это мелочи.

От этого «милого» Аркадия пунцово вспыхнул и, не найдя, что ответить, принялся рассматривать трещинки в лаке, который покрывал столешницу небогатого стола. Он знал, что при разговоре следует смотреть собеседнику в глаза. Но как раз этого он боялся, полагал, что его взгляд будет расценен как нескромный.

Спасало то, что разговора не было. Молчали.

За окном провинциально шумел город. Было что-то неуместное в этом положении. Она — графиня, он — нищий разночинец. И комната эта безусловно бедна для такой титулованной красавицы.

— Зачем же вы остановились в этой комнате? Я знаю, у мадам Чебушидзе есть более дорогие номера, — наконец заговорил Аракадий.

— О, не берите в голову. Степан вел жизнь походную, привык к скромности, к этому приучил и меня. К тому же эта комната довольно мила.

— Но зачем же вы поселились в комнате убитого? Ведь наверняка есть и другие номера!

— Убит? Здесь?… В этой комнате? Какой ужас.

— Нет, не здесь… Но странно, что хозяйка вам не сказала.

— Она сказала, что прежний жилец пропал…

К тому времени Аркадий уже приноровился к беседе. Он смотрел в ее глаза — вернее в их отражение, которое образовалось на лакированной поверхности. И даже в этом убогом зеркале Конокордия была прекрасна. Он подумал, что непременно напишет ее портрет, дабы потом любоваться. И теперь он смотрел на отраженную Конкордию во все глаза, впитывая ее черты.

Ее простота, пожалуй, льстила Аркадию. Белая блуза из плотной ткани с застегнутым высоким воротом очерчивала ее фигурку. Черно-коричневая клетчатая юбка также скрывала нечто невероятно притягательное. Ее чуть бледное лицо в обрамлении светло-русых волос… Единственным знаком траура была черная лента, которая охватывала ее волосы.

Тут Аркадий перевел взгляд с отражения на ее лицо, чтоб запомнить его особенности. Он собирался потратить на то лишь мгновение, однако же, взглянув на нее, не смог более отвести взора. Ее большие глаза одновременно и затягивали и доставали до самого укромного уголочка его души.

С нее следовало бы писать какую-то святую. Не Богородицу, конечно, но и не тезку ее из Магды…

Словно угадав мысли Аркадия, Конкордия улыбнулась, чуть поправила локон над ушком, провела по волосам, снимая траурную ленту.

И Аркадий понял, что пропал.

Да, то чувство, что случилось у Аркадия в саду городничего при пустячном первом разговоре с Конкордией, было сердечной болезнью. Но не жуткой, смертельной вроде грудной жабы или сердечного приступа, а другой, веселой, однако же куда более страшной болезнью — любовью.

Она уедет не сегодня-завтра, — кричала загнанная в подполье рассудительность. — Заберет твое сердце в промозглый Петербург, а ты будешь мерзнуть от того холода. Остановись!..

— Мне нравятся здешние люди, — заговорила Конкордия. — Я полагала, что солнце делает людей более темпераментными. А они такие неторопливые, непосредственные, честные. Совсем не то, что столичные жители.

— Нам здесь просто некуда спешить.

— Даже ваше куроводство выглядит скромным! Неужто у вас оно не ворует.

Аркадий не сразу понял, что речь идет о городничем, судье и прочем городском руководстве. Исправлять Конкордию он не стал, ибо, во-первых, городничий, почтмейстер и архиерей действительно разводили кур — не по нужде, а скорей со скуки, меняясь несушками, как иные помещики меняются рысаками. Во-вторых, зачем расстраивать заезжую даму, почти чужестранку — у нее и так полно разочарований. Пусть думает, что бывают чудесные места, где правит честность. Да и действительно, тут воровали меньше, чем в столицах, но отнюдь не по причине скромности. Городничий крутился как мог, только разве в этом крошечном городишке украдешь что-то толковое? Его бы в Москву или хотя бы в Киев — уж там он бы развернулся.