- Вы знаете мое имя? Они тоже знали мое имя! Понимаете, знали!

- Вам надо успокоиться, - сказал я.

- Доктор, - спросил он, - вы католик?

Вопрос был из таких, что застают врасплох и не дают времени думать.

- Католик, - признался я.

- Я тоже католик, - сказал Текки, - и то, что я вам расскажу, будет чистейшая правда, клянусь вам.

Он сложил молитвенно руки, как перед распятием.

- Артуро, - сказал я, - вам надо подкрепиться. Я принесу тарелку бульону...

Больной не обратил внимания на мои слова. Поднявшись на локте и приблизив ко мне лицо, он заговорил горячо и быстро, словно опасаясь, что у него не хватит времени рассказать все.

- Клянусь вам, доктор, это необыкновенное происшествие! Я не поверил бы всему, что случилось, если бы это произошло не со мной. Но это произошло со мной, Артуро Текки из Милана, с пьяцца Челлини. Я могу умереть, доктор, в груди у меня все горит, - я дышал водой и натрудил легкие, - я умру, но я должен вам рассказать все, что случилось. У вас доброе лицо, доктор, вы католик, и вы поверите мне - католику. В святые минуты перед концом люди не лгут. Я не солгу вам. Не солгу ни в одном слове, доктор, только вы меня выслушайте.

Текки был в сильном волнении: руки его тряслись, глаза горели неистовством. Но я не знал, как отнестись к его словам. Был ли это бред, агония? Подозрение, что парень свихнулся, я отбросил. Говорил он логично, темпераментно, правда, но в его словах не было путаницы, все сводилось к одной мысли, которую он страстно желал высказать. И, надо признаться, я начёл уступать ему, он подчинил меня своей воле. Может, здесь примешивалось любопытство с моей стороны - о чем хочет рассказать человек. Определенно скажу: мне хотелось узнать его тайну, выслушать исповедь. И пожалуй, он был прав, ему оставалось недолго жить: щеки его рдели от лихорадочного румянца, на лбу выступил пот. Только глаза жили на исхудалом, заросшем щетиной лице. Они умоляли, требовали, чтобы я выслушал умирающего.

"Элмери" покачивало на легком ходу, в иллюминаторы глядела ночь; две-три круглые звезды качались в овальных стеклах; иллюминаторы казались парой глаз, глядевших на нас из темноты. Слабая лампа под потолком бросала рассеянный свет, вторую лампу в изголовье больного я не включил. Команда спала, лишь неторопливые шаги вахтенного звучали над нами на палубе.

Я дал Текки успокаивающего, и он опустил голову на подушку. Я присел у него в ногах, чтобы лучше видеть его лицо. Приготовился слушать.

Текки начал рассказ:

- Я служил техником на миноносце "Эрл". Команда специально подбиралась на этот рейс: магнитологи, радиотехники, хотя всем нам выдали матросские книжки. Но я сделаю отступление, чтобы стало понятно, как я попал на миноносец: я учился в университете в Болонье, потом с сестрой выехал в Штаты, работал в "Америкой электроник". Отсюда был призван на военную службу и только после этого попал на эсминец. Последнее время "Эрл" базировался на Гонолулу. Когда мы выходили в рейс, мы не знали, куда идем: военно-морская служба так же, как летная,- сплошные потемки. Приказ, тревога, отбой. Хорошо, хоть пока - отбой. Цель похода нам сообщили, когда мы оказались в акватории, ограниченной Пентагоном, предупредившим мир, что в этой части Тихого океана проводятся испытания новых видов оружия. Мы не знали, чем набит трюм эсминца и зачем на борту дюжина обезьян. Теперь нам сказали, что будем испытывать электронные мины. Биоэлектронные - было бы ближе к истине. С автономным поиском и управлением. Приманкой для них служат биотоки мозга - человека, обезьяны, собаки, всего живого... Убийством было посылать нас на такое задание.

В море были опущены деревянные щиты в виде треугольников, в вершине которых помещены клетки с обезьянами, - на каждом щите по одной обезьяне. Щиты устанавливались на расстоянии трех миль от эсминца, строго по сторонам света. Поочередно "Эрл" становился бортом к мишеням. Вытягивалась телескопическая труба - хобот, - чтобы мину отвести как можно дальше от корабля. Мины были трассирующие, оставляли после себя яркий зеленый дым.

Мы трое: лейтенант Хэбл, моторист и я попали в четвертую шлюпку. Отбуксировали щит к северу. Тут мы замешкались: баллоны спустили воздух, и щит потерял устойчивость. Провозились мы с ним полтора часа, - другие шлюпки вернулись на "Эрл", Капитан дважды спрашивал по радиотелефону:

- Скоро вы, Хэбл?..

- Идем, капитан, - ответил наконец Хэбл и повернул шлюпку.

Что-то неблагополучное было на западной мишени. Капитан отвлекся от нас, но, видимо, от радиотелефона не отошел, мы в шлюпке слышали продолжение разговора;

- Что вы говорите?.. - спрашивал капитан.

- Марта не подает признаков жизни.

- Околела она там?.. - Разговор шел об обезьяне.

В это время с пульта у капитана спросили, можно ли делать пуск. "Эрл" стоял бортом к западу, телескопическая труба была направлена к цели.

Капитан, видимо, ждал, когда мы приблизимся. "Поторопитесь, Хэбл!". Но график испытаний - есть график:

- Командир, - время... - напомнили с пульта.

Капитан все еще медлил, может быть, его беспокоило, что Марта не подавала признаков жизни, В телефон было слышно тиканье хронометра. Наконец капитан скомандовал:

- Залп!..

В этот момент я смотрел на наш щит. Все-таки он стоял косовато, как наклонившийся парус. Меня заставило обернуться восклицание Хэбла:

- Сто дьяволов!..

Я оглянулся и сначала не понял, в чем дело. На месте эсминца стояла рогатка в виде буквы V, где расходящимися крыльями были нос и корма, - середина корабля погрузилась в воду. Только через пять-шесть секунд донесся взрыв, когда ни буквы V, ни эсминца уже не стало,- все кануло в воду. Лишь от западного щита зеленой петлей к эсминцу тянулся след трассирующего дыма. Видимо, Марта действительно околела, и мина, не найдя биотоков, повернула обратно к эсминцу, ударила в середину судна и разломила его надвое как пирог. Гибель команды и судна была мгновенной.

- Сто дьяволов! - повторил лейтенант и перекрестился. - А как же мы?..

Ответом ему был порыв шторма, налетевший на шлюпку.

Дальше наступил ад. Шлюпку перевернуло. Моториста или зашибло, или он сразу же захлебнулся. Мы с Хэблом цеплялись за скользкое днище - оба с разных сторон. Подавали друг другу голос, сигнализируя, что живы. Среди молний и рева взбесившихся волн наши голоса были не громче козьего блеяния. Потом Хэбл затих, видимо, сорвал ногти и оторвался от шлюпки.