– Ваша яхта находится на прежнем месте?

– Да. Лежит на глубине пятидесяти футов. Возможно, страховые инспектора решат поднять ее. Мне на это как-то наплевать.

Слушая его, я наблюдал, как заходящее солнце медленно тонет в голубых волнах лагуны. Вряд ли еще где-то в мире мог существовать более безмятежный пейзаж. Трудно было даже поверить, что в этой ласковой, спокойной синеве могут существовать хищники, более кровожадные, чем тигры, и более стремительные, чем торпеды.

Джек Ромней встал и вопросительно глянул на меня.

– Еще вопросы будут, Дэнни?

– Пока нет. Спасибо, Джек.

– Вы остались при своем мнении о причинах смерти Лейлы Гилберт?

Вопрос был задан как бы между прочим, но я ощущал, с каким напряжением он ожидает ответа.

– Ваш рассказ весьма убедителен, – сказал я. – Но свое собственное мнение я пока не составил.

Чтобы скрыть раздражение, промелькнувшее на его лице, Ромней отвернулся к морю.

– Что вы хотите этим сказать, Дэнни?

– Только то, что вы слышали... Можно ли где-нибудь здесь взять на пару часов машину? Хочу произвести кое-какие покупки: зубную щетку, мыло и прочую мелочь.

– Берите ту машину, на которой вас привезли сюда, – сказал Ромней, продолжая смотреть вдаль. – Ее наняла еще Лейла. Каждый может пользоваться ею в свое удовольствие.

– А где ключи?

– Торчат в замке зажигания.

– Спасибо. Вам ничего не надо в магазинах?

– Ничего, благодарю.

Я начал спускаться вниз по лестнице, но где-то на ее середине остановился.

– Джек, послушайте!

– Слушаю, Дэнни.

– Здесь можно взять напрокат лодку? Я хочу полюбоваться на рифы.

– Это проще простого.

– Не могли бы вы оказать мне подобную услугу?

– Конечно, – вежливо ответил он.

– Еще раз благодарю, – сказал я, направляясь к гаражу.

Машина была мощная, комфортабельная и простая в управлении. Ездить на таких – одно удовольствие. Я завел ее и по аллее поехал к дороге. Разговор с Ромнеем не шел у меня из головы. Мне Ромней показался порядочным малым, но, с другой стороны, сколько порядочных малых оказались помимо своей воли втянутыми в жуткие преступления – Синяя Борода, например.

Таунсвилл производил впечатление маленького тихого городка, окруженного с трех сторон холмами, а с четвертой – морем. Улицы были широкими тенистыми аллеями, а дома в колониальном стиле – уютными особняками с галереями.

Я воспользовался своим испытанным методом, который применял всегда, когда собирал информацию, – принялся искать бар. Там можно получить гораздо более полные сведения об интересующих тебя лицах, чем в мэрии, полиции или церкви.

Однако первый же прохожий, у которого я спросил дорогу к бару, уставился на меня глазами вареной рыбы.

– Бар, вы говорите? А что это такое?

Теперь настала моя очередь выпучить глаза. Немного больше повезло мне с другим прохожим.

– Клянусь своей жизнью, вы янки? – спросил он, ухмыльнувшись.

– Вы угадали, – пришлось признаться мне. – Значит, следующей вашей фразой будет: "Убирайтесь домой!"

С минуту он оценивающе глядел на меня, а затем лукаво сказал:

– Как называется эта большая вода, доходящая до горизонта?

– Коралловое море, – ответил я, весьма довольный собой.

– Зачем же мне говорить вам: "Убирайся домой!"? Вы первый янки, который удосужился узнать это.

– Вот видите! – сказал я примирительно. – Если бы мне еще узнать дорогу к бару...

– Здесь так не говорят. В нашем городе есть отели, а в каждом отеле – буфет, где можно выпить. Вне отеля вы спиртного не найдете.

– Не проводите ли вы меня к ближайшему отелю? А в знак благодарности я поднесу вам стаканчик.

– Эта самая лучшая мысль после того, как вам пришла в голову идея посетить наш городок.

Оказавшись в буфете отеля, я сначала решил, что мы ошиблись адресом и попали на киностудию. Зал был так велик, что в нем мог разместиться конный полк. За гигантской стойкой, протянувшейся от стены к стене, суетились две усталые женщины. Кресла, стулья или табуреты отсутствовали напрочь. Посетители стояли у стойки плотной стеной – выпивали, курили и оживленно переговаривались.

– Я тут свой человек, – сказал мой новый знакомый. – Сейчас попробую что-нибудь раздобыть. Что вы предпочитаете?

– Мартини.

– Что? – он уставился на меня, как на заику, от которого нельзя добиться толку.

Тогда я переспросил:

– А что будете пить вы?

– Шоспер.

– А что же это такое, если не секрет?

– Пиво, – он подозрительно глянул на меня. – Вы что, никогда не пили нашего пива?

– Я прилетел в Сидней только вчера.

– Наше пиво предназначено для настоящих мужчин. Это не прокисшая кошачья моча, которую подают у вас. В этом вы сейчас убедитесь. Эй, два пива, пожалуйста!

По-бычьи наклонив голову, он врезался в стену из человеческих тел, скрывавших от моего взора стойку. Я невольно зажмурился, чтобы не быть свидетелем того, как здорового парня разорвут на мелкие кусочки.

Однако через минуту он появился передо мной – живой, да еще с двумя огромными кружками в руках.

– Вот и я, – доложил он. – А это шоспер. Берите. За ваше здоровье!

Относительно пива он не преувеличивал: никогда в жизни я еще не пил ничего более вкусного, ароматного и крепкого. После третьей кружки я был уже уверен, что в Штатах действительно подают вместо пива кошачью мочу и наши пивовары никогда не научатся доводить свой продукт до двенадцати градусов крепости, как это делают их австралийские коллеги.

Моего нового приятеля звали Кларенс, но для простоты я скоро стал звать его Кларри. Ростом он вымахал под два метра и весом перевалил за сто килограммов. Я бы не хотел состязаться с ним в силе. Кем только он не был в своей жизни: воевал на Новой Гвинее, рубил сахарный тростник, работал на ранчо, а сейчас вот уже пятый год водил прогулочное судно между Таунсвиллом и одним из больших прибрежных островов, являвшимся центром туризма.

Постепенно я перевел разговор на тему акул, и выяснилось, что Кларри знает все об этих подводных дьяволах. Он даже прислуживал когда-то одному профессору Мельбурнского университета, изучавшему акул, и в своих морских прогулках они много говорили об этих древних и страшных рыбинах.

– Опаснее всех – морская кошка, – поучал меня Кларри. – В наших водах она встречается наиболее часто.

– Она нападает и ночью?

– Ей все равно. Чем теплее вода, тем больше акул. Летом, с декабря по февраль, они подходят к самому берегу.

Пиво так помутило мои мозги, что я уже хотел заспорить с Кларри, что в декабре не лето, а зима, да вовремя вспомнил: здесь Южное полушарие, а значит, все поставлено с ног на голову. От этого, наверное, я и ощущаю головокружение. Принятое внутрь пиво тут вовсе ни при чем.

С безразличным видом я спросил:

– Вы ничего не слышали о женщине, на которую несколько дней назад напала акула? Это случилось после того, как яхта, на которой она плыла, разбилась о риф.

– Как не слышать! Весь город только и судачит об этом. Кстати, она была янки, как и вы! Вы были знакомы?

– Немного. Встречались однажды.

– Сочувствую вам, – он покачал головой. – Это то, что я никогда бы не хотел ни увидеть, ни услышать. Мой друг однажды ловил устриц неподалеку отсюда. Один из его ныряльщиков уже всплыл, когда на него набросилась акула. Мой друг рассказывал, что более страшных криков ему раньше не приходилось слышать. У него до сих пор начинаются судороги от воспоминаний. Такое нельзя забыть до конца жизни.

– Крики? – машинально спросил я. – Почему крики?

– А если бы вам оттяпали полруки или полноги, вы бы не кричали? – уставился на меня Кларри.

– Я считал, что человек не успевает даже всхлипнуть, когда на него нападает акула. Она или тащит его на глубину, или перекусывает единым махом.

– Кто вам такое сказал? – удивился он.

– Один местный моряк.

– Значит, этот моряк не видел моря. Болтун! Акула сначала обгоняет свою жертву, а затем поворачивается на бок или спину, чтобы удобнее было кусать. Одним ударом отхватив кусок мяса, акула отплывает. Затем она может вернуться назад, но так бывает не всегда. Профессор как-то говорил мне, что акулы близоруки и почти не различают свет. Главное у них – обоняние. Запах крови они ощущают за многие мили.