Они прошли в комнату с высокими стеклянными дверями, где вдоль стен стояли кадки с каучуковыми деревьями и огромное кресло-качалка, которое так любила тётя Фанни.

– Она называла эту комнату солярием, – вспомнил Квиллер.

Пенелопа позволила себе сдержанную улыбку.

– Когда она вернулась сюда, прожив много лет на Восточном побережье, то изо всех сил старалась скрыть свою образованность и утонченность. Пыталась разговаривать как старенькая бабушка, хотя мы прекрасно знали, что она совсем не такая… Я утром позвонила Алексу в Вашингтон, и он велел связаться с вами как с ближайшим родственником. Он не сможет вернуться раньше субботы.

– Мы с Фанни не родственники. Она была близкой подругой моей матери, и всё.

– Но она называла вас племянником и относилась к вам с нескрываемой любовью и восхищением, мистер Квиллер. Других родственников у неё нет. – Юристка открыла свой портфель. – Наша фирма вела все её дела, даже занималась перепиской, чтобы оградить её от писем с оскорблениями и просьбами дать денег. Она вручила нам запечатанный конверт с последними распоряжениями. Никаких пышных похорон, никаких визитов и официальных церемоний, кремация. «Пустячок» готовит на завтра некролог на целую страницу, а в субботу по ней отслужат панихиду в церкви.

– Она принадлежала к какой-то церкви?

– Нет, но делала ежегодные взносы во все пять мусвиллских церквей; поминальная служба пройдёт, наверное, в самой большой. Её многие захотят проводить, люди соберутся со всего Мусвилла.

Во время разговора то и дело звонил телефон.

– Я не беру трубку, – пояснила Пенелопа. – Это просто любопытствующие. Все официальные звонки пойдут в контору.

– А как же местная «политика открытых дверей»? – поинтересовался Квиллер. – Разве вы не позволите желающим войти в дом?

– Тому приказано выпроваживать посетителей, Тут Розмари принесла чай, и разговор переключился на добрые воспоминания. Пенелопа показала любимую качалку Фанни. Квиллер помянул её склонность к экстравагантным нарядам. Наконец он проговорил;

– Кажется, вы обо всем позаботились, всё предусмотрели. Вы уверены, что мы ничем не можем помочь?

– Алекс сказал, я должна обсудить с вами ещё один маленький вопрос. – Она выдержала паузу. – У нас нет завещания Фанни.

– Что? Владея таким огромным состоянием, она не написала завещания? Быть этого не может!

– Мы уверены, что существует собственноручно написанное завещание. Она настаивала на том, чтобы оно оставалось у неё, хотела сохранить его в тайне.

– Такой документ имеет законную силу?

– В нашем штате – да… если он написан её собственной рукой, есть подпись и дата. Свидетелей не требуется. Она хотела, чтобы это было сделано именно так, и никто не осмеливался спорить с Фанни. Естественно, мы проконсультировали её, в какой форме составить документ, чтобы в дальнейшем избежать юридических осложнений. Местонахождение завещания она должна была указать в письме, но к сожалению…

– И что же теперь?

Пенелопа с надеждой взглянула на Квиллера:

– Нам ничего не остаётся, как найти её завещание.

– Найти? Так вот чего вы хотите от меня!

– А вы решительно против?

Квиллер посмотрел на Розмари, та энергично закивала:

– Фанни вчера показала мне весь дом, не думаю, что это будет очень трудно.

– Позвоните мне в контору, если возникнут какие-нибудь затруднении, – сказала Пенелопа. – И не подходите к телефону, от него одно беспокойство.

Когда Квиллер и Розмари остались одни, журналист повернулся к приятельнице:

– Ну хорошо! Если ты считаешь, что это так просто, с чего начнем?

– В библиотеке есть большой письменный стол, в гостиной на втором этаже – ещё один, маленький. Добавь старинный сундук в спальне.

– Ты потрясающая женщина! Всё замечаешь. Но тебе не приходило в голову, что они могут оказаться запертыми?

Она сбегала на кухню и вернулась с целой пригоршней маленьких ключей.

– Они лежали в фарфоровом чайнике, в котором я заваривала чай. Почему бы тебе не начать с библиотеки? А я тем временем пороюсь в сундуке.

Учитывая пристрастие Квиллера к печатному слову, это было явно ошибочное решение. Поднимавшиеся до самого потолка полки, уставленные переплетёнными в кожу книгами, вызвали у него огромный интерес. Он решил, что где-то на самом верху дедушка Клингеншоен припрятал несколько классических порнографических романов. На одной из полок и впрямь нашлось целое собрание пикантных повествований, написанных в двадцатые годы, с личным экслибрисом Фанни, и, когда Розмари влетела в библиотеку, он с увлечением читал «Пять легкомысленных красоток» Глэдис Гауди.

– Квилл! Я сделала потрясающее открытие!

– Завещание?

– Нет, не завещание. Пока нет. Но сундук набит дневниками Фанни и альбомами с вырезками – начиная с того времени, когда она училась в колледже. А ты знал, что твоя дорогая тётя Фанни была исполнительницей экзотических танцев в Нью-Джерси?

– Стриптиз? В весёлых домах?

– Она сохранила все афиши и несколько «художественных фотографий», – с наслаждением сообщала Розмари. – И ещё письма от самых страстных поклонников. Неудивительно, что она хотела, чтобы ты написал книгу! Идём наверх. Альбомы все датированы. Я только начала их разбирать.

Они изучали содержимое сундука несколько часов.

– У меня такое чувство, словно я подглядываю в замочную скважину. Когда она говорила, что была деятельным членом каких-то клубов, я представлял себе клуб любителей садоводства, помощь больницам или общество дам, увлеченных изучением того-сего.

Ничего подобного. Фанни Клингеншоен делала свою карьеру в ночных клубах Атлантик-Сити, сначала как танцовщица, потом как менеджер и, наконец, хозяйка. Пик её карьеры пришёлся на время сухого закона. В сундуке хранились вырезки из газет, фотографии «Клуба Франчески» и самой Франчески в обществе политиков, кинозвёзд, знаменитых бейсболистов и гангстеров. О замужестве нигде не упоминалось, но, судя по всему, у неё был сын. В одном из альбомов имелись его фотографии с младенчества до взрослого возраста, пока – согласно вырезке из газеты – он не был убит во время какого-то загадочного происшествия на набережной Нью-Йорка. Но завещания в сундуке не оказалось. Квиллер позвонил Пенелопе и пообещал, что поиски продолжатся на следующий день. Он постарался сделать вид. будто это занятие, скучное и однообразное, им претит. На самом деле интерес к прошлому Фанни смягчил печаль, вызванную её кончиной, и они с Розмари испытывали странное возбуждение.

– Давай сделаем что-нибудь такое-разэтакое. Например, по дороге домой завернем в «Гнусное меню».

Фургончик стоял у шоссе на пустоши, вокруг ни одного дома – только гниющие бревна, оставшиеся от входа в шахту « Димсдейл». На лужайке, служившей стоянкой для автомобилей, не было машин, но на дверях висела табличка ОТКРЫТО, противореча картонке, приклеенной на окне, – ЗАКРЫТО.

В боковой стенке фургончика были проделаны окошки самой разнообразной формы – надо думать, соответственно рамам, которые нашлись на местной свалке. Внутри стены покрывали пожелтевшие плакаты и выцветшие меню ещё тех времен, когда чашка кофе стоила пять центов, а сандвич – десять. Квиллер повёл чувствительным носом и принюхался.

– Вареная капуста, жареный лук и марихуана, – доложил он. – Что-то не видно здешнего метрдотеля. Куда бы ты хотела сесть?

Вдоль задней стены протянулась обшарпанная стойка и ряд высоких табуреток, из них несколько без сидений. Столы и стулья – времен Великой депрессии, скорее всего, они попали сюда из шахтерских кухонь. И никаких признаков жизни, разве только один-единственный, и тот весьма неопределенный: высокий мужчина, тощий и бледный, будто неделю не кормленный, словно лунатик вышел из тёмного угла в конце фургона.

– Симпатичное у вас заведеньице, – весело бросил Квиллер. – Есть какое-нибудь фирменное блюдо?

– Гуляш, – жестяным голосом ответил мужчина.

– А мы-то надеялись на телятину «Кордон-блю». Артишоки у вас есть?.. Нет?.. Розмари, у них нет артишоков. Может, поедем в другое место?