– Я уверен, что Айрис порадовали бы цветы, – сказал он. – В возложении цветов есть некоторая сентиментальность, а наша Айрис была сентиментальна.

– А как с надгробными речами? Айрис была очень скромна.

– Да, но она всегда жаждала признания. Когда она впервые приехала в Пикакс и я представил её собранию городского совета, а присутствующие зааплодировали из простой любезности, Айрис была очень тронута; придя домой, она даже расплакалась. Поэтому я за то, чтобы речи были.

– Отлично! Пусть выступят мэр и председатель совета комиссионеров. Или, может, стоит, чтобы одну из речей произнесла женщина? Например, Сьюзан. Или Кэрол.

– Зная Айрис я бы сказал, что речи должны произносить мужчины.

– Пожалуй, ты прав. Мы попросим Сьюзан выбрать гроб и одежду для Айрис, – Ларри откинулся на спинку стула. – Ну что же, думаю, это всё, что мы можем сегодня сделать. У меня в магазине завтра, то есть уже сегодня, распродажа ко Дню Колумба3, и если я сейчас помчусь домой, я смогу соснуть часика три.

– Я бы хотел сообщить тебе вот ещё что, – сказал Квиллер. – Айрис жаловалась, что с наступлением темноты слышит странные звуки. Ты ничего необычного не слышал?

– Пожалуй, нет. Я много раз бывал здесь поздно вечером, когда мы расставляли экспонаты, но слышал только сверчков и лягушек, ну разве что гагару.

– Когда я приехал сюда сегодня вечером, Ларри, не было света. Я подумал, что отключилось электричество, но, когда ткнул в выключатели, всё работало. Как ты это объяснишь?

– Не знаю, – сказал Ларри. Он явно устал и порывался уйти. – Когда мы узнали, что у Айрис портится зрение, мы сказали ей, чтобы она не экономила электричество, но она привыкла на всём экономить. Сейчас я тебе принесу ключи. – Он прошёл в музей и вскоре вернулся с двумя ключами. – Вот этот – от входной двери квартиры, а этот – от амбара. Может, тебе понадобится поставить машину, если погода будет плохая. Там же большой запас дров для каминов.

– В котором сарае?

– В новом, металлическом. Старый весь забит печатными станками.

– А эта дверь в музей? Она запирается?

– Нет, мы не стали ставить сюда замок, и Айрис закрывала эту дверь, только когда готовила.

– Я буду держать её закрытой, – сказал Квиллер, – из-за кошек. Нечего им болтаться по музею.

– Делай всё, что захочешь, Квилл. Не знаю, как и благодарить тебя, что пришёл к нам на помощь. Надеюсь, тебе будет удобно. Дай мне знать, как идут дела.

Двое мужчин сели в машины и выехали на улицу Чёрного Ручья, Ларри – в длинном многоместном автомобиле, глядя на который можно было почувствовать, что его хозяин владеет дорогим загородным домом, а Квиллер – в своей экономичной малолитражке. Он ехал обратно в Пикакс не торопясь и думал вот о чём:

– Кто-то выключил свет – выключатель за выключателем, комната за комнатой, в доме и во дворе.

– Кто-то отключил микроволновую печь.

– Кто-то закрыл дверь, ведущую из кухни в музей…

Уже почти рассвело, когда Квиллер приехал к себе в Пикакс. В городе стояла жутковатая тишина. Скоро резко прозвонят будильники, разбудят спящих, а в семь часов сирена на крыше мэрии сдёрнет с кровати последних сонь. Они включат радио и услышат о смерти Айрис Кобб, и полетит по Пикаксу ужасная весть. Она понесётся по телефонным проводам, её будут пересказывать соседи через забор и посетители за чашкой чая в закусочной Луи около здания суда.

Квиллер устало взбирался по крутой узкой лестнице в свои комнаты над гаражом. На площадке его ожидали два сердитых сиамца: Юм-Юм бросила на него полный неодобрения взгляд, а Коко высказал ему всё, что думает по поводу его отсутствия. Сверкая глазами, колотя хвостом и выгнув спину, он произнёс одно-единственное, но очень выразительное слово: «ЙАУ!», в котором слышалось всё: «Где ты был? Свет всю ночь горел! Нас никто не покормил! Окно ты оставил открытым!»

– Тихо! – осадил его Квиллер. – Ты шумишь, как Винс Бозвел. И не приставайте ко мне с разными глупостями. У меня ужасное известие, от которого ваши уши встанут торчком. Мы потеряли миссис Кобб! Больше не будет вам, негодникам, домашнего мясного хлебца!

Он загнал котов ногой в их собственные апартаменты – комнату с мягким ковром, подушками, корзиной и телевизором – и рухнул на кровать. Он проспал завывание сирены в семь часов, проспал и первый удар отбойного молотка на Мейн-стрит, где снова дробили асфальт.

В восемь часов его резко привёл в чувство телефонный звонок Арчи Райкера, его друга детства, а ныне издателя местной газеты.

Не здороваясь и не извиняясь, Райкер выпалил:

– Ты слушал новости, Квилл? Сегодня ночью Айрис Кобб нашли мёртвой на полу собственной квартиры!

– Знаю, – хриплым недовольным голосом ответил Квиллер. – Это я нашёл её тело, позвонил в полицию, известил наследника, организовал похороны, позвонил на радиостанцию и тебе в газету и в пять часов утра добрался домой. Есть ещё какие-нибудь столь же срочные известия?

– Спи дальше, старый ворчун, – сказал Райкер.

В восемь тридцать позвонила Полли Дункан:

– Квилл, ты проснулся? Ты слышал про Айрис Кобб? Это ужасно!

Квиллер сдержался и выдал ей смягченный вариант тирады, которую чуть раньше выслушал Арчи Райкер. В следующие полчаса ему позвонили Фран Броуди, дизайнер, оформлявшая ему квартиру, мистер О'Делл, сторож, и Эддингтон Смит, который продавал старые книги. Все они очень ответственно подошли к своей роли в распространении слухов по городу.

В отчаянии он вылез из кровати, включил кофеварку и открыл банку лосося для котов. Он прихлебывал большими глотками драгоценный горячий напиток и смотрел, как они ели – прижавшись к полу, вытянув хвосты, хватая куски одной стороной рта. После чего ими был исполнен древний ритуал: широко раскрыть рот, высунуть длинный розовый язык, затем омыть влажными лапами мордочки и ушки – и всё это с удивительным балетным изяществом. Два живых произведения искусства с бежевой шкуркой и голубыми глазами проделывали эту простую повседневную обязанность элегантно и грациозно. Квиллер открыл, что наблюдение за сиамскими котами лечит, снимает усталость, нервозность, раздражительность и беспокойство – лекарство, выдающееся без рецепта и не имеющее побочных эффектов.

– Ну ладно, ребятки, – сказал он. – У меня для вас есть ещё новости. Мы переезжаем в музей «Ферма Гудвинтера». – Он взял себе за правило говорить им всё напрямую. Словно поняв то, что он сказал, оба вылетели из комнаты: они ненавидели менять адреса.

Квиллер загрузил в машину письменные принадлежности, большую энциклопедию, два чемодана одежды – скоро настанут холода, – переносной стереомагнитофон, несколько кассет, и среди них «Отелло», и латку, которая служила котам туалетом. Затем достал большую плетёную корзину с крышкой, в которой они привыкли путешествовать.

– Поехали! – крикнул он. – Куда вы подевались, негодники? – Два крепких кошачьих тела, тянувшие на восемнадцать фунтов, словно внезапно испарились. – Ну же! Хватит в игрушки играть!

Наконец, поползав на четвереньках, он отыскал Юм-Юм под кроватью, а Коко – в самом дальнем углу стенного шкафа за парой кроссовок.

Вялые и безмолвные, сиамцы позволили посадить себя в корзину, но оказалось, они задумали ответный маневр. Как только он поехал в сторону Норд-Миддл-Хаммока, они начали выполнять свой план, разыграв шумную перебранку. От их возни корзина раскачивалась, а рычания доносились такие, будто там шла кровавая бойня.

– Если вы заткнётесь, дикари, – завопил Квиллер, – я буду вести для вас репортаж о нашей поездке. Сейчас мы двигаемся на север по Пикакской дороге и приближаемся к закрытой в настоящее время шахте Гудвинтера. Как вы помните, в тысяча девятьсот четвертом году здесь произошел разрушительный взрыв.

Гомон на заднем сиденье временно прекратился. Котам нравился звук его голоса. Он смягчал их дикие сердца, стучавшие под светлым шелковистым мехом. И Квиллер продолжал в манере экскурсовода: