Иван пел нарочито тихим проникновенным голосом, краем уха слышал, как тихонько подпевал ему разбойничий атаман, но не видел ни его, ни Клюпы, ни темного снежного неба, ни вообще всего этого страшного черного леса. Перед глазами его стояла та… зеленоглазая… Евдокия– Евдокся… Эх, Евдокся, Евдокся, да как же добраться отсюда до далекой Кафы?

Разбойничья база открылась внезапно. Вот только что тянулся кругом еловый угрюмый лес, а впереди был распадок, с осиной, березою, редковатым дубом – вот туда-то и спустились, прошли немного по берегу вдоль ручья, свернули в рощу – и вдруг раз! Уперлись словно бы в самой березе выросшие ворота. Отличная была маскировка, сто лет ищи – не найдешь. Правда, если хорошо присмотреться – как убедился денька через три Раничев, – можно было заметить и тщательно подчищенные на тропе у ручья кусты, и вырубку, и заплывшие, уже успевшие почернеть надрезы на березовой коре – видно, запасались по весне соком. Ничего этого не разглядел Иван по прибытии в разбойничий лагерь – не до того было.

Распахнулись ворота, и путники оказались внутри небольшого, огороженного частоколом острожка. Все, как и полагается в обычной усадьбе, – несколько теплых изб, хлева, амбары, только вот по углам и над воротами – слишком уж хорошо укрепленные для простой усадьбы башни с грозно смотрящими с них воинами в ватных простеганных тегилеях. Каждый страж был вооружен коротким копьем и ордынской саблей, за спиною – лук со стрелами, вроде бы и не очень-то нужными здесь.

– Белок да соболей бьют с башен, – перехватив взгляд Ивана, насмешливо пояснил Клюпа. – Скучно ведь так просто стоять. Потом за ворота выходят – собирают, кто чего подбил. За зиму-то изрядно выходит.

Раничев только плечами пожал:

– И зачем вам здесь стража?

– Э, не скажи, Иване, – разбойник покачал головой. – Обитель та, о которой я тебе у костра рассказывал, не так-то и далече. Эвон, за теми холмами. Дня два пути лесом.

– Однако, – покачал головой Иван. – А с виду – глушь глушью! Эй, господине Милентий, обедать-то будем аль как?

– Ужо поснидаем, – кивнув, рассмеялся Милентий.

На шею ему вдруг бросилась молодая девчонка в коротком бобровом полушубке и лисьей ордынской шапке.

– Вернулся, батько! – искренне – похоже, что и вправду искренне – радовалась дева. Расцеловав Милентия в обе щеки, поцеловала и Клюпу, но меньше. Потрепала парня по затылку:

– На охоту пойдем, Клюша?

– Пойдем, пойдем, Таська, отдохнуть вот дай только.

– Отдохни, отдохни. Знаю, с кем ты отдохнуть хочешь. Не ее ли ищешь? – засмеявшись, девчонка обернулась, стрельнула вокруг серыми большими глазищами. – Вона, бежит уж твоя милка!

Раничев сразу отметил, что среди встречающего вернувшихся разбойников люда было довольно много женщин, в основном молодых, но попадались уже и в возрасте, вокруг них шныряли дети. В общем-то разбойничье гнездо являлось скорее обычным селением, только что укреплено было лучше. Да и то – как сказать… Пара метательных машин или с десяток тюфяков-пушек. И нет никакой крепости! Только вот доставить их сюда весьма проблематично – и тюфяки, и тем более метательные машины. Лес, болото, зимой – сугробы, весной, летом и осенью – грязь непролазная.

– Ну что встал? – Клюпа шутливо толкнул Ивана кулаком в бок. – Пошли, покажу горницу. Шагай, шагай, на девок потом рот разевать будешь. Девок у нас много. Только обижать их батькой Мелентием под страхом смерти не велено!

Раничев уж хотел было высказаться в том смысле, что никогда и не обижал женщин, да разбойник уже поднимался по узкому крыльцу в крайнюю избу. Поднявшись вслед за ним, Иван осмотрелся. Изба как изба, обычная. Сени, направо – клеть, налево – горница. Печь из обмазанных глиной каменьев, дощатый пол, стол, широкие, во все стены, лавки, над входной дверью – полати. Иконка в углу.

– Ну вернулись, слава те Господи! – Войдя, Клюпа бросил на стол шапку и истово перекрестился на икону.

– Да уж, – согласно кивнул Раничев и тоже перекрестил лоб.

– Вот тут и жить будешь, – разбойник кивнул на лавку. – Это мужская изба, для вдовцов да неженатых, как следующая – женская. Но девки и сюда заходят, не думай. Отдыхай покуда, обедать вечером сядем, в батькиной избе, уж тот всяко на пир расстарается!

Иван средь лесных татей прижился быстро, словно и сам всю жизнь промышлял разбойными делами. Собственно, лиходейничать тати уходили небольшими группами, стерегли купчишек по зимникам, через несколько дней возвращались с добычей, а чаще – пустыми. В таких случаях Милентий недовольно хмурился и посылал всех на охоту, хотя ведь и так каждый день охотились – дни стояли морозные, снега напало много. Охотился и Иван, Милентий его лиходейничать не отпускал, все приглядывался. Не раз и не два ловил уже на себе Раничев внимательные разбойничьи взгляды, понимал – приставил к нему батька верных людишек для пригляду пущего, не мог не приставить. Потому больше всего и полюбилась Ивану охота. Уйдешь в леса – красота! Дикие, глухие места – сосновые боры, ельники, полные зверя и птицы. Раза два в неделю ходили на охоту ватагой – загоняли кабанов да лосей – а так каждый день шастали по двое-трое, промышляя мелкую боровую дичь. Вот такие-то прогулки Раничеву нравились – тишина кругом, заснеженный лес блестит на зимнем солнце, и кажется, еще немного пройдешь по лыжне, выберешься из чащи – и вот оно, наезженное лесовозами шоссе или просека с ЛЭПом. Мечталось о том Ивану, но вместе с тем и другое думалось. Спрашивал себя: ежели что – ушел бы? И качал горестно головою – нет, рано, сперва Евдоксю надобно выручить…

– О чем задумался, Иване? – нагнала Раничева Таисья, та самая сероглазая девчонка в ордынской лисьей шапке, что запомнилась Ивану еще с первой встречи. Они пошли сегодня вдвоем, чувствовалось, что атаман доверял девке, и правильно делал, – ловкая, быстрая, сильная – та могла бы дать фору любому мужику и в охотничьем, и – как подозревал Раничев – в разбойном деле. На вид Таисье – Таське, как ее все называли – было лет двадцать, по этим временам вполне зрелая женщина, которой к этакому возрасту уже давно полагалось выйти замуж да нарожать кучу детей. А вот Таська что-то не торопилась ни замуж, ни рожать. Клюпа обмолвился как-то, что девчонка эта появилась в лагере недавно, наверное, с год тому назад. Пристала к отряду во время одного из веселых налетов на боярскую усадьбу, прямо на глазах Милентия заколов боярина вилами. Разбойники ее полюбили – доброго нраву оказалась девка, и не глупа, и на всякое дело способная. Не раз и не два «за зипунами» хаживала, вместе со всеми сутками не слезала с коня, разила стрелой, рубила саблей, ничуть не боясь крови, не женщина – амазонка. И повеселиться любила – попеть, поплясать, только вот иногда замыкалась в себе, смотрела куда-то в сторону вдруг сделавшимися пустыми глазами. В такие минуты ее старались не трогать – видно, дурное что-то вспомнила девка.

Раничев обернулся, улыбнулся Таське, та тоже в ответ расплылась в улыбке, махнула рукой – пошли, мол. Свернув с нахоженной лыжни, углубились в чащу. Широкие, подбитые беличьим мехом лыжи шли легко, да и чаща оказалась не такой уж и непролазной. Правда, пару раз повстречались на пути буреломы – ну да ничего, обошли, вышли на большую, залитую солнцем поляну.

– Зайцев тут тьма, – шепотом пояснила Таисья. – Я вона в том бору шумну, а ты уж тут не зевай! – Она кивнула вперед, на дальний край поляны, окруженный сумрачной густой елью.

Вытащив из-за спины лук, Раничев наложил стрелу.

– Не так делаешь, – вдруг засмеялась Таська. – Вон, смотри, как пальцы складывать… – Она показала, как. – Видишь? Так и стрела метче летит, и руку не поранишь. Ну, жди…

Девушка унеслась вперед и, свернув в ельник, скрылась из виду, лишь, роняя снег, зашатались верхушки деревьев. Иван улыбнулся. Лес вокруг был чуден! Темно-зеленые ели, словно сединою покрытые снегом, отбрасывали на поляну синие тени, серебристые березки сверкали золотом солнца, чуть дальше за ними высились стройные сосны, а небо было таким голубым, чистым и праздничным, что казалось сошедшим с картины «Февральская лазурь». Стоял легкий морозец, которого совсем не чувствовалось после долгой ходьбы. Прекрасный день, первый такой, до того все вьюжило, а снегу напало кругом – ни пройти, ни проехать. Даже те из разбойников, что не первый год уже жили в этих лесах, не припоминали подобного снегопада. Так все и сыпало с неба, и сыпало, надоело прямо до жути это низкое вечно серое небо, ветер да метель. И вот наконец вчера увидали и лазурь, и солнышко! Правду говорили старики про день преподобного Спиридона – Спиридон-солнцеворот. Именно с этого дня солнце на лето поворачивает, а зима – на мороз. Также говорили, что на Спиридона медведи поворачиваются в своих берлогах на другой бок, а солнышко наряжается в праздничный сарафан и кокошник. Неизвестно, правда ли про медведей, но вот про солнышко, похоже, чистая правда! Иван прищурил глаза от света, ждал. Долгонько уже ждал, а напарница как провалилась, и не было слышно ни шуму, ни крику. Не случилось ли что? Может, сломала лыжу – а уж это тут запросто – теперь и не выбраться по сугробам? Раничев снял со спины котомку, развязал – проверил, не забыл ли бечевку прочную да дощечки – как раз на случай ремонта. Нет, вот они, на месте. Однако что-то не слыхать Таисьи. Покричать ее, что ли?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: