Иван подбоченился, взглянул строго:

– Эй, вы двое! Почто шапки не сымаете? Аль давно не пороты? Так ужо, сейчас… – Он неожиданно посмотрел куда-то в сторону и свистнул. – Эй, Макарка, Титко, мать-перемать. Да где вас черти носят? Тати ночные посовсем обнахалели, шапки не сымают, в поруб их да кнута!

Услыхав такое, мужики озадаченно переглянулись и попятились.

– Куда?! – строго рыкнул на них Раничев. – Кто таковы будете?

– Ты не серчай, батюшка, – оглядываясь, залопотали тати.

Краем глаза Иван приметил, что тех двоих, что скрывались за кустами, давно уж простыл и след.

– Мы Колбяты Собакина люди, – один из мужиков наконец снял шапку и поклонился. То же самое, зыркая вокруг глазами, проделал и второй.

– Колбяты Собакина? – переспросил Раничев. – Знаю такого, боярин справный. Друг мой. – Оглянувшись, Иван махнул рукой: – Эй, робята, то знакомцы, ждите, поскорости подойду к вам. – Обернулся к мужикам, сверкнул очами: – А почто ж вас Колбята на ночь глядя в город отправил?

Мужики явно замялись. Раничев про себя усмехнулся. Еще бы не замяться, поди, отправил их сам Колбята на лихой промысел – хватать одиноких путников да верстать в холопы, людей-то после нашествия мало осталось. Да и мужички – те еще душегубцы, судя по виду. Кого и приведут к боярину, а кого и… Интересно, как это усадьбу боярскую гулямы не пожгли? А, да ведь Аксен-то… Поди, не дал запропасть добру-то, хоть и не особо чествовал батюшку. Ну да не вечен Колбята, помрет – все Аксену достанется, больше-то сынов нет. Ну Колбята, Колбята, борода многогрешная, по-прежнему людоимством промышляешь, как и в старые времена, ну а сейчас-то, в безлюдье, и подавно.

– По здорову ль Аксен Колбятыч? – ехидно осведомился Иван.

Мужики покачали головами:

– Нетути Аксена, давно уж не приезжал. Боярин-то с ним не очень…

– Знаю, что не очень, – кивнул Раничев, зыркнул на мужиков: – Али бросить вас в поруб?

Те попадали на колени:

– Что ты, что ты, батюшка!

– Аль отпустить? – Иван сделал вид, что задумался, потом махнул рукой: – А, пес с вами, проваливайте. Поклон боярину передайте.

– От кого поклон-то, родимец? – на бегу оглянулся один.

– От ку… – Раничев запнулся. И вправду – от кого? Хотел поначалу брякнуть, что от купца такого-то, да вовремя вспомнил. что нету у купцов таких прав – хватать кого ни попадя да тащить в поруб. Пока что напуганы мужики, а вдруг о чем догадаются? Тогда что? Бежать аль кинжалом? – От сотника Гермогена, – сообразил наконец Иван. – Что со стражами волею князя Олега Иваныча для пригляду в Угрюмов-град послан.

Мужики остановились в отдалении, еще раз поклонились до самой земли и исчезли в синем мареве ночи.

Хотя, конечно, никакая еще и не ночь была – вечер. Просто стемнело быстро, чай осень, да и непогодь, эвон, дождище-то, так и моросит, так и сыплет, уж скорей бы, право, морозец. Надоели уже и сырость, и грязища. Однако надо бы что-то думать насчет ночлега, да и поесть бы не худо. Неужто корчмы никакой в городе нет или двора постоялого? Уж никак не может не быть, вот только где теперь найдешь-то? У татей надо было спросить, да вот догадался поздно.

– Эй, человече! – пройдя несколько десятков шагов по направлению к недостроенным городским воротам, Раничев увидал стражника. Надо же, и где ж ты раньше-то был? В проржавевшей кольчужице, укрывшись от дождя коротеньким серым плащиком, в шишаке с отломанным флажком-еловцем, страж представлял собой жалкое зрелище. И как только такого взяли в дружину? Ха! Иван хлопнул себя по лбу. В какую там дружину? Откуда она здесь? Ополченец, может, даже и холоп чей-нибудь али закуп – вот и несет службишку. Ух, и погодка же!

Стражник обернулся на крик, на всякий случай воинственно выпятив вперед короткое копье-сулицу. Дождавшись, когда одинокий путник подойдет ближе, спросил грозно:

– Кто таков будешь?

– Иван Козолуп, – еле сдерживая смех, отрекомендовался Раничев. – Звенигородца Козолупа Кузьмина сын, компаньон купецкий.

– Кто? – удивленно переспросил воин, с виду – совсем еще мальчишка, узколицый, губастый, худой, правда – высок, верней сказать – длинен.

– Купчишка, – пояснил Иван. – Купца Селифана Рдеева приказчик. Слыхал небось про Селифана-то? Человек известный.

– Слыхал, – кивнув, стражник вскинул глаза. – А чего тут один в дождь-то?

– Да возок в лесу застрял, эвон, за рекой, – Раничев неопределенно махнул рукою. – Вытянуть бы, да покуда охочих искал, провозился. Теперь-то уж все – темнища. А ты сам-то из княжьих будешь?

Отрок протяжно присвистнул:

– Тю! Скажешь тоже! Из княжьих… Кабы был из княжьих, рази б в этакой рванине стоял бы? – он тряхнул мокрым плащиком и, громко шмыгнув носом, пожаловался: – Надоело тут – жуть. Скорей бы уж смена.

– Э, так ты из ополчения, – закивал головой Раничев. – Местный, что ль? Уцелел, брат!

– Не, дядько, – стражник замахал руками. – Что ты, не местные мы, прихожие. Со Пронской землицы смерды, язм да батюшка мой Прокл.

– Вон что… А тебя-то как кличут?

– Лукьяном. – Воин опять шмыгнул носом. – Не слыхал ли, петухи пропели?

Раничев отмахнулся:

– Не, не слыхал. Да и откель тут петухи-то? Супостат, поди, всех переел-пережарил.

– Да есть, – улыбнулся Лукьян. – Вон хоть у Спиридона-хромца али у Ефимия на постоялом двору.

– На постоялом двору? – заинтересовался Иван. – А где двор-то?

– Да там, – отрок махнул рукою и вдруг попросил жалобно: – Ты это, не уходи, дядько… Уж смена скоро – так я тебя как раз на постоялый двор к Ефимию и отведу. К себе б позвал, да землянка у нас сырая, вишь, как нос заложило? Как бы лихоманка не приключилась.

Раничев посочувствовал:

– А что зимой-то заведете?

– А зимой назад, в Пронск, к хозяйству! – Лукьян посветлел ликом… или это просто луна показалась на миг в разрывах дождевых туч? – Мы ж тут не на совсем, на службу, тиун княжий сказал – до зимы, а там возвертайтеся.

– Скучна небось службишка?

– Как сказать, – отрок пожал плечами, похвастал: – Во прошлую седмицу едва на схватили татей – людокрадством тут промышляли. Наши уж им дали – с тех пор сюда носа не кажут.

«Сказал бы я тебе, как не кажут!» – про себя усмехнулся Иван, а вслух выразил свое одобрение:

– Так им, лиходеям, и надо. Словили кого?

– Да не, убегли, шпыни бесовы.

– А что, Олег-то Иваныч сейчас в Пронске? – словно бы невзначай поинтересовался Раничев. – А то мне б к его двору – может, какой-нибудь товар заказали б?

– Не, не в Пронске, – Лукьян повертел головой. – Наши недавно оттуль приезжали, ничего не сказывали, а видали бы князя, так рази ж не похвалились бы? У себя князь, дай ему Бог здоровья, в Переяславле-граде.

– Экое у тебя копьецо, – Иван попробовал пальцем втульчатое острие сулицы. – Остро!

– Сам затачивал! – похвалился отрок. – Ой, глянь-ко, кажись, идет кто-то? Ты уж не уходи, недолго осталось.

– Не уйду уж, – Раничев едва не расхохотался. Ну, блин, и часовой, однако! И скучно ему, и страшно, и одиноко. – Тебе годок-то какой, Лукьян?

– Пятнадцатый, дядько.

Иван покачал головой – одначе! Хотя, в общем-то, чего удивительного? Какой же староста отпустит справного мужика на княжью службу? Как всегда бывает – приедет тиун в деревню, грамотцу старосте прочтет, тот голову почешет, чем Бог послал угостит тиуна, да на следующее утро, с мужичками покумекав, решит – кого отправить. Того нельзя – у него охоты, другой сети чинит знатно, третий с молодою женой, четвертый… Вот по всей деревне и насобирали за ночь таких, как Лукьян, отроков, да бобылей, да изгоев, из мужиков ежели кого – так только тех, кто старосте чем-то не по нраву вышел. Раничев хмыкнул:

– А что, Лукьян, батько-то твой давно ль со старостой вашим в ссоре?

Страж резко обернулся:

– А ты откель про то знаешь?

Меж тем из-за старой ветлы вдруг показались тени. Двое. Вышли на лунный свет, осмотрелись и ходко направились прямиком к стражу. Тот поднял копье: