– Это здесь. – Карло остановился возле маленького, вросшего в землю домика с подслеповатыми оконцами и низенькой дверью.

– Здесь живет мой старый друг, грек. Он рыбак и поможет вам.

Оглянувшись, старик тихонько постучал в дверь:

– Открой, Аристофан. Это я, твой друг Карло Умбертини.

Дверь чуть приоткрылась, выглянувший из-за нее смуглый до черноты горбоносый старик подозрительно осмотрел незваных гостей:

– Кто это с тобой, Карло?

– Друзья… Нам нужно поговорить.

– Входите же.

Выйдя из дома, горбоносый Аристофан запустил всех в дом и только потом, внимательно оглядев пустынную улочку, вошел сам, тщательно заперев дверь на засов.

– Располагайтесь. – Он кивнул на стол, окруженный небольшими скамеечками, собственно, из этого и состояла вся меблировка жилища, если не считать узкого ложа и очага в углу, сложенного из круглых камней, обмазанных белой глиной. На стенах висели рыбацкие сети, сквозь узкие оконца снаружи проникал свет; впрочем, на улице быстро темнело. – Переночуете у меня. – Хозяин домишка поставил на стол кувшин с вином и блюдо с лепешками и копченой рыбой, жирной и вкусной. Вино тоже оказалось вкусным, прохладным, в меру кисловатым и терпким.

– Как дети? – отпив, взглянул на приятеля Карло.

– Господь милостив, – улыбнулся тот, морщинистое некрасивое лицо его на миг озарила улыбка. – Ну рассказывай. – Он прямо взглянул на приятеля, потом перевел взгляд на Пьетру. – А ты не плачь, дочка. Главное – живы. А врагов переживем как-нибудь, Хромца же пережили! Если твой дом разрушен, живи у меня, Карло!

– Спасибо, Аристофан. – Старый Карло вытер с уголков глаз набежавшие слезы и кивнул на Ивана с Салимом. – Мои друзья и спасители ищут Винченцо Сальери.

– Спасители?

– После расскажу, Аристофан. Ты не знаешь, как до него добраться?

Аристофан усмехнулся, откинулся к стенке, скрестив на груди руки:

– Почему же не знаю? Корабль Винченцо еще дня три назад направился в Сугдею.

– В Сугдею? Гм… Значит, Сальери в Солдайе… И как же там его отыскать?

– Зачем вам искать купца? Ищите корабль! – неожиданно засмеялся грек. – В неспокойные дни Винченцо всегда прячется на корабле.

– И не боится пиратов?

– А с чего ему бояться пиратов? Он и сам-то, между нами говоря… Впрочем, это не важно… – Грек перевел взгляд на Ивана. – Значит, говорите, нужен Винченцо?

Не дожидаясь ответа, старик вдруг громко хлопнул в ладоши.

– Эй, Аристид, Калликий! – громко закричал он, и в распахнувшуюся дверь, не ту, что вела на улицу, совсем в другую, внутреннюю, неожиданно ворвались два дюжих молодца, вооруженные короткими широкими саблями.

– Звал, отец? – не опуская сабли, спросил один из молодцев, такой же высокий и горбоносый, как и Аристофан.

– Поздоровайтесь с гостями, – строго сказал сыновьям грек. – А вот этих людей, – он кивнул на Раничева и Салима, – отведете к фелюке. Утром, как только рассветет, пойдете к Сугдее, где-то там должен быть корабль торговца тканью Винченцо.

– Знаем, отец, доброе судно.

– Ступайте, – махнул рукой грек. – Да приготовьте гостям постели.

Раничев вдруг поднялся из-за стола:

– Нам некогда спать сейчас, уважаемый Аристофан. У нас еще в городе небольшое дело.

– Небольшое дело? И где? – удивился старик.

– На торговой площади.

– Вот как… Не боитесь, что ограбят?

– А наши арбалеты на что?

– Вы смелые люди. Что ж… Калликий, проводи гостей. Не забудьте – наша фелюка с нарисованным на носу солнцем – вас будут ждать с утра.

На рыночной площади Кафы жарко горели костры, разожженные из сломанных рядков и притащенной из близлежащих домов мебели – кроватей, столов, лавок. В дрожащем желтовато-оранжевом свете высились кучи награбленного добра, приготовленные для раздела по справедливости, – прыгающие блики пламени плясали на рукоятках дорогого оружия, тускло светились в драгоценном шитье тканей, отражались в помятых боках золотых и серебряных чаш. Повсюду ходили литовские и татарские воины – вот сразу несколько притащили к ближайшей куче огромных размеров сундук и, весело крича, принялись выбрасывать оттуда одежду, двое Тохтамышевых ордынцев провели мимо костров связанных меж собою пленников – красивых молодых дев в разодранных платьях – девушки тихо плакали.

– Вон наши. – Ткнув Салима в бок, Раничев замахал руками: – Эгей, Петро!

Сотник Петр Хитрая Нога обернулся с усталой улыбкой, какой-то и невеселой даже, совсем не похожей на надменную ухмылку победителя.

– Кузьму убили, десятника, – тихо произнес он. – И с ним еще многих наших. В подворотне напали, из-за угла. Ты-то как?

– Я-то ничего. – Иван опустил плечи. – А вот Микола…

– Что, и его убили?

– Из арбалета… Жаль. Хоть и смеялись над ним, а все ж хороший был парень.

– Да-а-а… – садясь на парапет фонтана, покачал головой сотник. – Однако война… Пусть земля всем им будет пухом. Это кто с тобой?

– Друга встретил. – Раничев чуть улыбнулся. – Салим… Из сотни Абу Ахмета. Отбился вот от своих, теперь ищет. Ты, Петр, не видал Тохтамышевых?

– У церкви все, – сотник махнул рукой. – Добычу делят. Слышишь, ругаются?

Со стороны квадратного католического храма и в самом деле слышались громкие возбужденные голоса и гортанные крики.

Иван вздохнул:

– Пойду, провожу друга.

– Не затеряйся, Иване, – заглянув ему в глаза, попросил Петр. Пожаловался: – Тошнехонько мне чего-то… Вернешься, вина выпьем.

– Обязательно выпьем, Петро, – отходя от сотника, кивнул Раничев и вместе с Салимом направился к церкви.

А вокруг жарко горели костры, пахло жареным мясом, вином и свернувшейся кровью.

– Абу Ахмет? – переспросил один из татарских воинов, длинноусый, в тускло блестевшей кольчуге из плоских колец и красной, небрежно накинутой на плечи епанче. – А что вам до него? – Он подозрительно посмотрел на Ивана и вдруг резко свистнул, подзывая своих: – Схватить и доставить к минг-баши!

Обнажив сабли, два десятка воинов Тохтамыша вмиг окружили Раничева и Салима. Иван почувствовал, как острое жало копья уперлось ему в спину.

– К минг-баши мы и сами просились, – усмехнулся он. – Только вот этот эскорт, пожалуй, излишен.

– Молчать, – взвизгнул длинноусый. – Говорить будешь, когда спросят. – Он кивнул воинам: – Уведите!

Их провели по широкой, примыкающей к площади улице, освещенной заревом костров и горящими факелами воинов. В черном ночном воздухе проносились алые искры, а над ними надменно сияли звезды. Останавливаясь перед высокими воротами, обитыми начищенной бронзой, шагавший во главе отряда десятник подошел к часовым и что-то сказал им, кивая на Раничева и Салима.

Посторонясь, те развели копья. Бесшумно распахнулись ворота, пропуская отряд в просторный, усаженный фруктовыми деревьями двор, залитый зеленым светом светильников на высоких золоченых треногах. Слева от теряющегося во тьме дома, в увитой виноградом беседке перед выложенным изразцами прудом, окруженным кустами шиповника, на обитом желтым шелком возвышении, скрестив ноги, сидели двое – Абу Ахмет и еще один человек, светловолосый, в парчовом татарском халате, щедро расшитом золотом. Он сидел спиной к пруду, и Раничев не мог бы сказать, русский он или татарин. Вероятно, кто-нибудь из литовских людей, стародубец иль брянец. Что ж, тем лучше – вряд ли при нем Абу Ахмет решится на какую-нибудь пакость.

– Эти люди выспрашивали о тебе, минг-баши, – подойдя к беседке, низко поклонился десятник.

«Минг-баши», – про себя повторил Иван. Тысяцкий, значит. Немалая должность.

– Обо мне? – Абу Ахмет поднял глаза. – А ну, подведите их ближе.

Рваный шрам на его левой щеке, казалось, светился. Остановившись буквально в нескольких шагах от беседки, Иван увидел, как на левой руке минг-баши сверкнул изумрудом перстень, и отраженный его гранями свет внезапно пробрал Ивана до самых костей, до дрожи, до ломоты и адского холода.