Капитан, субалтерн и сержант остались стоять; они внимательно рассматривают засаленную карту. На том берегу канала местность постепенно повышается; на стенке канала четко видны бледные пласты мела, которые тут повсюду тянутся под почвой. Капитан складывает карту, и сержант подает команду «встать!», но вполголоса. Двое носильщиков подымают раненого, и отряд идет дальше по берегу канала, пока не натыкается на мост — это затопленная баржа, упертая носом и кормой в противоположные берега. Отряд переходит на другую сторону и вновь останавливается, а капитан и субалтерн опять сверяются с картой.

Пушечные выстрелы звучат в бледном весеннем полудне как нескончаемый стук града по бескрайней железной крыше. Отряд идет дальше, и меловой склон постепенно поднимается. Земля тут жесткая, неровная, вся в выбоинах, и тем, кто поддерживает раненого, идти особенно трудно. Но когда они пробуют остановиться, раненый вдруг вырывается из их рук, прижимает ладони к голове, шатаясь идет вперед, спотыкается и падает. Носильщики подхватывают его, поднимают и крепко держат, а он бормочет и старается высвободить руки. Он бормочет: «…шапка… шапка…», на мгновение вырывается и дергает свою повязку. Впереди замечают эту возню. Капитан оглядывается и останавливается. Солдаты тоже останавливаются без команды и опираются на винтовки.

— Он пробует сорвать повязку, сэр-р, — докладывает капитану один из носильщиков, по-шотландски раскатывая «р».

Они сажают раненого на землю, продолжая его поддерживать. Капитан опускается рядом на колени.

— …Шапка… шапка… — бормочет раненый.

Капитан ослабляет повязку. Сержант протягивает ему манерку, капитан смачивает повязку и прикладывает ладонь ко лбу раненого. Остальные стоят вокруг и глядят на них внимательно, с отвлеченным интересом. Капитан встает. Носильщики снова поднимают раненого. Сержант командует: «Вперед!»

Они поднимаются на гребень. Дальше на запад простирается слегка всхолмленное плато. На юге под бурым пологом все еще неистовствует заградительный огонь. На западе и на севере над озаренной солнцем пустынной равниной, над купами деревьев там и сям лениво поднимается дым. Но это — дым обыкновенный, дым горящего дерева, а не пороховой. Оба офицера глядят вперед, козырьком приставив ладони к глазам, а солдаты, вновь остановившись без команды, опускают винтовки.

— Черт подери, сэр, — внезапно говорит субалтерн высоким пронзительным голосом. — Это же горят дома! Они отступают! Звери! Звери!

— Возможно, — говорит капитан, глядя на дым из-под ладони. — Зона заградительного огня скоро кончится. Вон там должна быть дорога. — И он широким шагом идет дальше.

— Впер-ред! — говорит сержант все так же вполголоса.

Солдаты с кроткой покорностью снова поднимают винтовки.

Гребень зарос жесткой, как вереск, травой. В ней жужжат насекомые, взлетают у них из-под ног и кружат в дрожащем полуденном мареве. Раненый снова бредит. Время от времени они останавливаются, дают ему пить и снова смачивают повязку, а затем носильщиков сменяют другие двое и тащат раненого вперед, догоняя отряд.

Голова цепочки останавливается. Солдаты натыкаются друг на друга, как вагоны остановившегося товарного поезда. У ног капитана тянется широкая мелкая впадина. Она поросла редкой, мертвенной травой, похожей на пучки торчащих из земли штыков. Впадина слишком велика, чтобы ее мог оставить снаряд малого калибра, и слишком мелка, чтобы ее мог оставить тяжелый снаряд. По ее виду нельзя понять, как она возникла, и они стоят и молча смотрят на нее.

— Странно, — говорит субалтерн. — Как по-вашему, откуда она?

Капитан не отвечает. Он поворачивает. Они огибают впадину, молча глядя в нее на ходу. Но не успевают они обойти ее, как натыкаются еще на одну, пожалуй, не такую широкую.

— Разве у них есть что-то, от чего остаются такие воронки? — говорит субалтерн. И опять капитан не отвечает. Они огибают и эту впадину и идут дальше по гребню. По другую сторону гребень круто уходит вниз ступенями белесого мела, изъеденного ветром и водой.

Впереди возникает щербатая пасть оврага, перерезая им путь. Капитан снова сворачивает и идет вдоль оврага, но вскоре овраг впадает в другой, который тянется в нужном им направлении. Дно этого оврага скрыто в тени; капитан спускается по некрутым уступам вниз, в тень. Носильщики осторожно сводят раненого, и отряд идет дальше.

Овраг расширяется. Они замечают, что идут теперь по мелкой впадине, такой же, как они видели. Только эта очерчена не так резко, и в ее противоположной стене есть выемка, словно там она сливается с еще одной впадиной, как бы наложенной на нее. Они проходят через первую впадину — мертвенные штыки травы сухо секут их ноги — и попадают в следующую впадину.

Она похожа на миниатюрное ущелье, зажатое между миниатюрными утесами. Над головой они видят только пустую сонную чашу неба с легкими мазками дыма на северо-западе. Грохот заградительного огня стал теперь далеким и слабым — это уже просто вибрация земли, которую они не столько слышат, сколько ощущают. Вокруг нет ни свежих воронок, ни других следов войны. Кажется, будто они внезапно попали в какие-то другие края, в другой мир, куда она не достигла, куда ничто не достигло, — где нет жизни, где даже тишина мертва. Они дают раненому пить и идут дальше.

Это ущелье, эта впадина тянется вперед и вперед. Видно, что ее образовала цепь более или менее круглых вдавленностей неизвестного происхождения. Бледные штыки травы секут их ноги, и некоторое время спустя они оказываются среди изуродованных деревьев, но тут шрамы давно зажили, и к обрубкам льнет редкая листва, не зеленая, но и не омертвевшая, словно и ее захватило зияние во времени; листья сухо перешептываются между собой, хотя ветра нет. Дно ущелья неровно. Оно само то спускается в неясно очерченные впадины, то снова поднимается между ступенчатыми стенами. Посредине этих малых впадин под тонким слоем почвы торчат кругляши мела. Под ногами ощущается упругость, словно они идут по пробковому ковру. Шаги их беззвучны.

— Приятная прогулка, — говорит субалтерн. Хотя он произносит эти слова негромко, в миниатюрном ущелье они раздаются как удар грома, заполняя собой всю тишину, и повисают в воздухе, словно тишина здесь так долго оставалась нерушимой, что забыла свое назначение. Все, как один, тихо и внимательно смотрят по сторонам, на ступенчатые стены, на упрямые призраки деревьев, на пустое приглушенное небо.